Но получается совсем не так, как задумано.
Беллу, если на то пошло, еще не приходилось совершать подобные акробатические номера, да к тому же на Луне, да еще и облаченным в скафандр.
Поэтому вместо ловкого нырка-кувырка выходит крепкий удар плашмя о грунт. Вскидываются руки-ноги, потом и туловище взлетает на две-три секунды, которые для перегруженного рассудка выглядят полноценными минутами. Чудо, что не разбита лицевая пластина шлема, не порван скафандр, не пострадали жизненно важные органы внутри этого тонкого кокона; иначе кровожадный Дестри остался бы без противника.
Белл кричит, крайне неуклюже пытается затормозить и бьется о реголит еще крепче, чем в первый раз.
Происходи это на Земле, скольжение дало бы ему тактическую выгоду — он бы поднял тучу пыли, закрылся ею от противника, хоть и указал бы ему примерное направление на цель. Но это — Луна. Тут нет воздуха, способного замедлить осаждение пыли. И враг, сам оставаясь скрытым, отлично видит падение Белла — ну точно в голливудском фильме.
Скольжение уже почти закончено, когда меньше чем в метре от головы Белла камень величиной с кулак разлетается вдребезги.
Заметить стрелка при этом не удается. В такой ситуации самое разумное — откатиться, но на спине здоровенный горб со снаряжением, он зарывается в грунт подобно якорю, и Белл, беспомощно лежа на боку, теряет драгоценные секунды. Он видит еще два удара метательных снарядов, один приходится туда, где только что была его грудь, второй вздымает пыль меж раскинутых ног. Беллу абсолютно ясно: он влип. Он покойник. Следующий выстрел придется в живот, или в лицевую пластину, или в ранец. Эх, ранец, как же ты подвел: предназначенный для жизнеобеспечения, получается, ты обеспечил смерть.
И даже ответная стрельба бесполезна. Неизвестно, где прячется Кен Дестри. Нет времени обнаружить его и взять на мушку. Да и снайпер из Белла никакой. Но все же один шанс на миллион — это лучше, чем вообще ничего.
Поэтому он вертит головой, озирает ландшафт, ищет силуэт.
И вот чудо из чудес: метрах в двадцати обнаружен идущий к нему Кен Дестри. И это не походка здорового человека. Маньяк подволакивает ногу и замирает перед каждым шагом, как будто его должны взвесить и одобрить голоса, борющиеся за власть в помраченном рассудке. Даже если бы вдруг Дестри одеревенел, а затем рухнул ничком, Белл не удивился бы — он и сам в этот миг испытывает что-то вроде безумия, которое перед лицом смерти заглушает любые страхи.
Балансируя на краю этого безумия, подозревая, что в падении повредил себе череп, Белл что-то бормочет. Это абсолютно бессвязная речь, случайный набор звуков и ничего более. Меньше чем через сутки он прослушает эту околесицу в записи и поразится тому, до чего же близок был к потере рассудка. А может, все-таки ступил за грань безумия. Возможно, это его и спасло, управляя за него решениями, и безумию он обязан шансом провести остаток жизни в роли кумира.
Но вот Дестри останавливается и поднимает самодельный рейлган.
А из рук Малькольма Белла — несказанное везение — не выпало его оружие. Он потом так и не сможет вспомнить, как нажимал на спуск.
Белл вернулся, дав мне поразмышлять в одиночестве минут сорок. Я в этот момент смотрела прямо на него, а потому отследила-таки эволюцию от точки света до двухмерного картонного силуэта мужчины. На все про все понадобилась какая-то доля секунды, и я не уверена в том, что процесс имел место в действительности — а ну как он состряпан моим мозгом из мимолетных впечатлений? Но даже ожидая подобной метаморфозы, я была близка к обмороку. Однако, парализованная страхом, все-таки держалась за сознание. Если Белл испытывает меня, я не подкачаю…
И вдруг он ухмыльнулся, на щеках пролегли глубокие складки старости.
— Вот так я вел себя в ту последнюю секунду, перед тем как мы с Дестри прицелились друг в друга. Случалось мне в те давние времена и другие потрясения переживать, это было не первым, но худшим. Я тогда стал другим человеком. Как насчет выпить?
— Воды? — спросила я.
— Какой еще воды! Будет вам ломаться, не девственность теряете.
Я кивнула. Он повозился возле шкафчика и вручил мне пластмассовый цилиндр. Что это в нем? С виду апельсиновая шипучка, а на самом деле? Я рассудила так: мне выпали очень интересные приключения, но прежде чем приступать к следующему, надо дождаться, когда обстановка перестанет вращаться перед глазами.
— Это сброженный друхз, — пояснил Белл, — цветущий организм с планеты, что примерно в пятистах двадцати световых годах отсюда. Не я тот умник, который додумался гнать из него алкоголь, но должен признаться, что приложил руку к постройке первого на этом мире перегонного куба. Боюсь, не могу подарить вам баночку на прощание, лунное правительство на это смотрит очень неласково, даже приняло закон — контрабандный вывоз друхза с Темной стороны карается пожизненным заключением.
— Он такой опасный? — хрипло спросила я.
— Нет, дело в самом секрете. Найдется талантливый биохимик, проанализирует состав и заподозрит, что он прибыл из-за пределов Солнечной системы. В этих стенах можешь пить сколько угодно, но все же советую не перебирать. По мозгам дает еще как.
Это я уже и сама заметила — голова словно превратилась в тугой воздушный шарик.
— Белл, я вас раскусила. Вы из тех ловеласов, кто старается подпоить девушку.
В ответ он фыркнул, правда, без раздражения.
— Вообще-то в этом никогда не было нужды. — Он забрал цилиндр и вернул в шкаф, потом сел на край постели и окинул меня самым что ни на есть оценивающим взглядом. — Итак, Джесси Джеймс, что скажете? Хотите, чтобы я распорядился насчет вашего возвращения, или желаете услышать остальное?
Я это восприняла как пустую формальность. Любой прочел бы решение у меня на лице.
— Слушаю вас.
— Хорошо. Вот он, итог: люди, работавшие вместе со мной в тот великий день, совершили важнейшее открытие. События, что у всех на слуху — далеко не всегда те самые события, которые круто разворачивали историю. Великая китайская стена не стала надежной защитой от чужеземцев, «Пони-Экспресс» не принес своим хозяевам ничего, кроме убытков, а перестрелка между мною и Кеном Дестри — глупая и грязная человеческая трагедия. Она бы никак не повлияла на чьи-либо судьбы, кроме моей собственной, если бы не одно обстоятельство, сохраненное нами в тайне. И в эту тайну можно посвящать только особых людей, задающих особые вопросы.
Кстати сказать, той перестрелки я совершенно не помню. Не помню в каком бы то ни было реальном смысле. И не потому, что случай этот сильно травмировал мою психику, и не по причине преклонных лет, когда уже не вспомнить, что ел поутру на завтрак. Дело в том, что никто не помнит ничего. Никто из нас. С точки зрения деятельности человеческого разума, я не совсем та сущность, которая пережила обсуждаемое нами событие. Моя нынешняя сущность развилась из прежней. Сейчас у меня не такой ум, как в тот день или в любой последующий, я не столько помню пережитое, сколько реконструирую те неврологические связи, с помощью которых событие было воссоздано в последний раз. То есть на самом деле я располагаю лишь программой имитации воспоминаний, воссозданных в тот последний раз, когда мне случилось о них подумать. Вам это понятно?
На самом деле нить повествования я потеряла в рекордно короткое время — возможно, по вине алкоголя.
— Не уверена.
Зря я боялась, что он обидится или рассердится.
— Вы знаете, каково это — сидеть и слушать мои разглагольствования. Вы четко воспринимаете данную ситуацию, потому что она происходит здесь и сейчас. Но все, что отложено в долговременной памяти, не более чем приблизительное соответствие. В этом архиве хранится не коллекция четких кадров, а инструкции для воссоздания обветшавших приблизительных соответствий тем впечатлениям. Вот пример: мой мозг знает, что если связать определенное число нейронов, ко мне вернется вкус маминого вишневого пирога. Если же я не задам себе прямой вопрос о пироге, то буду ностальгически улыбаться и размышлять о том, что в былые времена умели печь настоящий хлеб… Но то, что я на самом деле вспоминаю, думая о мамином пироге, — это копия копии копии копии… Воспоминание может иметь очень мало общего с тем, что происходило в действительности. Или вообще ничего не иметь, ведь за прошедшее время на запечатленный вкус пирога разрушительно повлияли разные факторы, в частности мое желание быть снисходительным к памяти старой женщины, а также воспоминания о других отведанных мною вишневых пирогах. Понимаете, о чем я?