Дубль-Ильва сказала:
— До Земли примерно неделя или чуть больше. Без непосредственного измерения скорости точнее не скажу.
— В этом смысле корабль не хуже ВОЛовьего. — Я задумался, какой окажется Земля этих человечков, мысленно перебирая все: от малюсеньких американских городов до исполинских курганов людей-муравьев. Троханадалмакус, Велтописмакус[15] и прочие чудеса воображаемого прошлого. И решил, что разгадка не за горами. Оказалось, зря.
Прошла неделя, за ней вторая; ход времени я оценивал по нашему потреблению воды, доставке пищи на порожнем в иных отношениях лифте, спрятанном за небольшой, вытянутой вдоль корабельной оси дверью, и по неуклонному сжатию красно-оранжевого солнца снаружи. Больше ничто не менялось; неподвижные, точно прибитые к месту звезды оставались неизменно далекими.
Секс в невесомости — приятная забава (не менее приятная, чем секс в бассейне, особенно если партнерша самозабвенно и истово потакает любой вашей блажи, проделывая все точь-в-точь по вашему хотению). В конце концов мне перестали мерещиться крошечные люди, жадно подглядывающие за нами с помощью скрытых камер.
Дьявольщина, может статься, мы выбились в главные порнозвезды Минани![16]
Но все приедается, как пицца, если заказывать ее изо дня в день месяц кряду. Рано или поздно ловишь себя на том, что отлыниваешь: глазеешь в окно и с тоской подыскиваешь другое занятие. Любое.
Вид из упомянутых окон, с тех пор как Венера превратилась в горошину далеко позади, а затем и вовсе затерялась в море звезд, открывался тоже не сверхувлекательный. Я продолжал придирчиво изучать то, что мы с Дубль-Ильвой уговорились считать эклиптикой: может, вот это или, пожалуй, вон то — Земля…
— Ильва…
Она подплыла, чтобы вместе со мной выглянуть в иллюминатор. Она уже привыкла, что иногда я зову ее так, хотя я видел, что она по-прежнему не считает это правильным. Но обращаться к ней Дубль-Тело или Сорок-Сорок-Восемь тоже было неправильно. Я сказал:
— Вон та красная искорка — Марс?
— Возможно. — Потом она велела: — Проведите к красной искре линию из центра видимого солнца. Видите в промежутке две желтые крапины?
— Угу.
— Одна — это Венера, откуда мы прилетели, другая, если я верно оцениваю ее движение, — Земля.
А? Я сказал:
— Для Земли она недостаточно голубая.
— Верно. Зрение у вас намного острее, чем у немодифов, мистер Зед. А Луну вы видите?
Я напряг глаза. На долю градуса отвел взгляд и всмотрелся еще пристальнее.
— Нет.
— Судя по орбите, это вполне может быть Земля.
Ладно. Мы в какой-то другой вселенной. Почему бы здесь по орбите Земли не кружить какой-то другой планете? Ведь на месте Венеры была вовсе не Венера.
Дубль-Ильва сказала:
— Посмотрите вдоль той же линии влево. Видите оранжевое пятнышко?
Я видел.
— Юпитер? Ух какой яркий!
Она кивнула.
— Сатурн, вероятно, с другого борта. Во всяком случае, я не могу его отыскать.
— И?..
Она сказала:
— Мне кажется, мы летим туда.
Я обнял спутницу за плечи и привлек к себе, с радостью ощутив ее чрезвычайно человеческое тепло; чем больше надоедал полет, тем чаще я проделывал нечто подобное. Думаю, ей это тоже нравилось, хотя как знать? Ее Самость Ильва перемудрила, привив дубль-телам вкус к тому, чем они занимались.
Иногда, в редкие дни, когда меня заносит в штаб-квартиру ВОЛа, в мой кабинет, я люблю сесть перед урной с прахом Сары и предаться раздумьям. В молодости я считал объятия-поцелуйчики, на которые обожает напрашиваться женский пол, смешным и глупым чудачеством вроде бальных танцев, придуманным для того, чтобы застолбить право на близость с мужчиной, не расплачиваясь за это постелью.
Сара помогла мне понять: в них все-таки, возможно, что-то есть.
Извини, что угробил тебя, малыш. Житуха была увлекательная.
Я сказал:
— Оддни.
Дубль-Ильва пытливо взглянула на меня.
— Одни? — Чахлая искра человеческого изумления. — На борту множество человечков, мистер Зед. Почему одни?
Я расхохотался, дивясь, до чего настоящей она становится.
— Оддни звали дочь Орма и Ильвы. Тихоню.
Недоуменный взгляд.
— Дочку Ильвы Йоханссен звали…