Толпа последовала за моим коллегой и окружавшими его офицерами на улицу, где его ждал черный седан. Я ненавидел себя за малодушие, но как я мог помочь коллеге?
Мы стояли в опустевшем зале возле вращающихся дверей, наблюдая за сценой через стекло.
— Пожалуй, нам лучше приступить к работе, — сказал я.
Карма ответила коротким кивком, и мы отправились к себе на тридцать седьмой этаж, чтобы заняться нашими повседневными делами. К тому времени как я облачился в лабораторный халат и добрался до смотровой, ассистентка уже начала первое сканирование. Через несколько минут из пасти гигантской машины выдвинулся белый пьедестал.
— С добрым утречком, док! — приветствовал меня мистер Уинторп. Держась одной рукой за загривок, он приподнялся из-за смотрового стола, появившегося из трубы нашего «Медтрона-3000».
Мисс Джонсон подняла глаза от контрольного монитора сканера.
— Нерезкостей не обнаружено, доктор. Сейчас подготовлю отчет.
— Спасибо.
Я взглянул на первого из своих сегодняшних пациентов.
— Доброе утро, мистер Уинторп. Я доктор Дженкинс. — Я не протянул ему руку для пожатия.
Он взглянул на стену, где висел мой диплом — текст едва можно было различить за поблекшим желтым уретановым покрытием.
— Сентервиль, выпуск две тысячи двенадцатого, э-э… — По-видимому, диплом произвел впечатление на посетителя. — Хороший колледж!
— Да… был. — Я уже давно не глядел в сторону этого клочка бумаги.
— Ну, так и что же вы собираетесь делать с моими болями?
Я проглядел отчет, появившийся на мониторе.
— Сканер диагностировал у вас язву желудка и уже отправил рецепт в аптечную систему.
— Язву желудка? Док, у меня болит шея!
Я достал электронный блокнот, чтобы свериться с инструкцией компании, и прокрутил текст до надлежащей схемы ответа.
— Прошу прощения, но сканер говорит, что ваша проблема — язва желудка. О шее он умалчивает.
— Но с моим желудком все в порядке!
Я прокрутил текст дальше. Хотя к этому времени я уже выучил наизусть большинство ответов, лучше было Соблюдать осторожность, особенно когда в лаборатории присутствовала новая ассистентка, ловившая каждое мое слово.
— Некоторые болезни не имеют различимых признаков, — процитировал я.
Уинторп был так занят, потирая шею, что даже не заметил, как я читаю с экрана.
— Ну ладно, может, язва у меня и есть, но сюда-то я пришел из-за этой чертовой боли в шее, а не из-за желудка!
— В любом случае, если вы не примете выписанный рецепт, страховая компания исключит вас из своей программы.
Мистер Уинторп надул щеки, сделавшись похожим на рыбу-собаку, и издал тяжелое «Пф-ф-ф!». Он знал, что спорить с медицинским сканером не имеет смысла.
— Ладно, но может быть, вы просто глянете на мою шею? Эта боль меня добивает.
Брови на молодом, свежем лице мисс Джонсон заметно приподнялись.
— Прошу меня простить, мистер Уинторп, — послушно продекламировал я, — но нам строго противопоказан физический контакт с пациентами.
— Да бросьте, док! Я никому не скажу.
Мой голос смягчился.
— Ах, мистер Уинторп, ну вы же сами знаете, что такое невозможно. Я рискую потерять лицензию.
Он покачал головой — с трудом — и вышел за дверь.
Я чувствовал жалость к бедолаге. Пару лет назад я пренебрег бы правилами и действительно взглянул на его шею. Но это было до того, как многих моих коллег затаскали по судам и довели до банкротства как раз из-за таких вот вещей или того хуже — увезли в наручниках, как Арни Хирша.
Теперь мы жили в другом мире. Когда тридцать три года назад я окончил престижный Сентервильский медицинский колледж, ничто не могло бы вызвать у меня большей гордости. Сэр Уильям Ослер однажды сказал: «Превращение непрофессионала во врача — удивительнейшее превращение во Вселенной»; по крайней мере, так нам рассказывал наш первый наставник в клинике. И мы верили ему, мы считали себя особенными. В конце концов мы перестали быть сопливыми учениками и сделались трудоголиками, которые ежедневно, с утра до ночи, решают вопросы жизни и смерти. Такие вещи меняют человека. Меняют так, что ты этого не видишь, не ощущаешь, не замечаешь, а потом в один прекрасный день просыпаешься, смотришь на свой старый портрет и думаешь: «Неужели я действительно был таким наивным?».
Но это одновременно и изматывает. Перераспределяет приоритеты. Не позволяет сохранить в себе обычное человеческое сочувствие — хотя большинству все же удается. Это то, что делает нас хорошими профессионалами.