Заиграл оркестр. Начался танец.
Гамильтон не имел никакого плана, действовал по наитию. Он просто позволил своему телу двигаться, позволил вальсу его нести. Сам себе он казался безумцем, отплясывающим на краю вулкана.
— Помнишь тот день, когда мы познакомились? — спросил Гамильтон, когда был уверен, что их не услышат, по крайней мере не услышат другие танцоры.
— Помню, конечно. Бедненький мой Сан-Андреас… И дом твой помню, у конюшни…
— А помнишь, о чем я просил в тот день, когда мы были наедине? И ты согласилась. Помнишь те страстные слова, способные развалить всю эту шараду?
Гамильтон ничуть не хмурился, говорил мягко и при этом иронично. Он всегда так вел себя с Лиз, и она подыгрывала, отвечала шпилькой на шпильку и не обижалась. Понимала: он никогда не держит камня за пазухой; его шуточки — не более чем доброе подтрунивание.
Вот на этом-то абсолютном доверии друг к другу и выстроились их чисто английские отношения. Отношения, которые, по словам Кэрни, не вредят равновесию.
Но женщина, вместе с Гамильтоном кружившаяся сейчас в вальсе, возмутилась и обиделась. Все, что она испытывала, читалось на лице.
— Не понимаю, ты о чем! И даже если я на что-то согласилась, все равно…
У Гамильтона раздулись ноздри. Неужели он все-таки ошибся? Тогда ему конец. Но отступать поздно. Если он сорвется и полетит в кратер вулкана, это будет гибелью во имя долга.
Он убрал ладонь с талии принцессы и схватил ее за подбородок. Пальцы глубоко впились в плоть.
И все, кто был в зале, закричали от ужаса.
Еще мгновение, и лейб-гвардейцы откроют огонь.
Есть! Он нащупал! Или только показалось? Нет, точно!..
Он уцепился и рванул изо всех сил.
Лицо принцессы Елизаветы полетело на пол.
Хлынула кровь.
Майор выхватил пистолет и дважды пальнул в сплетение мышц и механизмов, а оно скорчилось и выбросило струю защитной кислоты, обесцветив ближайшие мраморные плиты.
Гамильтон повернулся, и очень вовремя. На него кинулась женщина без лица — белые глаза среди красного мяса, на разрывах пузырится механический гной. Из волос она выдернула нож-заколку и теперь целила в горло, желая ему мгновенной смерти, а то и чего похуже.
Ломая ей руку, Гамильтон думал о Лиз. И наслаждался воплем.
Швырнув двойника на пол, хотел было закричать: «Где настоящая Лиз, мерзавцы?». Но набежало не меньше дюжины человек, и его оттащили.
Мельком он увидел перепуганного Бертила. Но не Гамильтон был причиной страха. Швед боялся за жизнь Елизаветы.
Гамильтон вдруг снова почувствовал себя предателем.
Майор прокричал фразы, сложившиеся еще в тот момент, когда он вписывал свое имя в бальную книжку.
— Ее давно подменили! Три года назад! На конюшне!
Поднялся шум. Кто-то рыдал, кто-то кричал: «Мы погибли!».
Грянуло два выстрела в той стороне, где находилась ватиканская делегация. Он повернул голову и увидел стоящую над трупом какого-то священника Валентину. Взгляды встретились. Иезуитка кивнула: она поняла, что значат крики о подмене на конюшне.
Позади нее кто-то запрыгнул на ватиканский стол и кувырнулся назад. Валентина среагировала мигом: развернулась и всадила две пули ему в грудь.
Гамильтон бежал вместе с толпой участников свадебной церемонии. Прятался среди сановников и их челяди. Кругом орали, толкались, рвались к выходу, прочь от опасности. Он прикинулся очумевшим от ужаса — перекошенное лицо, глаза зажмурены. На отчаянные призывы техслужбы не отзывался. Зато по тайной связи получил кое-что непосредственно от королевы-матери.
Шатаясь, доковылял до двери кладовой. На него оглянулся Паркес.
— Ну, слава богу, вы здесь! А мы все зовем, зовем — офис королевы-матери требует, чтобы вы немедленно явились…
— Хватит об этом. Вы идете со мной к ее величеству. Это приказ.
Паркес выдернул из ушей плаги и встал.
— Но почему?..
Гамильтон выстрелил в правое колено, и Паркес с воплем рухнул. Все техники в комнате вскинулись, но майор проревел: «Сидеть! Иначе с вами будет то же самое!».
Он упер носок ботинка в коленный сгиб раненой ноги Паркеса.
— Вот что, Мэтти. Ты знаешь, как это неприятно. И ты не из тех людей, кто считает, что во имя долга можно и помучиться. Поэтому отвечай: сколько тебе платят? И давно ли ты продался?
Он все еще кричал на лежащего, когда ворвались лейб-гвардейцы и к каждой голове, включая его собственную, приставили оружие.
Через минуту вошла королева-мать и изменила ситуацию, по крайней мере для Гамильтона — ему вернули свободу. Женщина внимательно посмотрела на Паркеса и несильно, но метко пнула разбитую коленную чашечку. А затем повернулась к техникам.