— Спасибо за сочувствие.
— В любом случае мы здесь не для того, чтобы создавать вам трудности. Но необходимо наконец понять, что мы с этим, — он указал рукой в окно, имея в виду Барьер, — можем сделать.
— Как вы это себе представляете? Вы работаете восемь лет и не приблизились ни на шаг к решению.
— Вы совершенно правы: физические основы феномена для нас до сих пор остаются загадкой. Но есть еще вопрос: почему? И я думаю, он имеет ответ. Особенно, если мы примем во внимание таинственное исчезновение вашего друга.
— У вас есть что-то конкретное?
— Ясно только, что профессор Комаров не ударился в бега. По нашим данным, 7 января 2013 года ровно в семь часов пятьдесят минут по московскому времени он миновал проходную своего института, и с тех пор его никто не видел.
— Звучит очень интригующе.
— Может быть, — Вильямс усмехнулся. — Во всяком случае, исчезновение Комарова наделало шума в узких кругах. Предпринимались самые разнообразные попытки отыскать его, и удалось выяснить по крайней мере, что Комаров не покидал территорию института.
— И что вы предполагаете?
— Что исчезновение Комарова связано с артефактом. Это реакция артефакта на воздействие, которому его подвергли в Нидерларе. Рефлекторная защита или, что вероятнее, разумные действия.
— Разумные действия? — Кравитц не сдержал усмешки. — Вы полагаете: чужие среди нас?
— Я так не думаю, — возразил Вильямс. — Но не исключаю никакой возможности. Если ученым не удалось найти физического объяснения случившемуся, мы должны предположить, что столкнулись с внеземным разумом.
— Если мы говорим о маленьких зеленых человечках, то простите, доктор Вильямс, для меня это слишком фантастично. Сегодня был длинный день, и я чертовки устал.
Он сказал правду. Кравитц чувствовал себя совершенно разбитым. Возможно, поездка оказалась трудной для него, или он выпил много вина за ужином. В любом случае сейчас ему хотелось просто закрыть глаза и забыть обо всем.
— Прошу нас извинить за то, что отняли у вас время, — сказал Вильямс сухо. — Спокойной ночи, герр профессор.
— Спокойной ночи, господа, — попрощался Кравитц.
Он встал и покинул ресторан.
С замиранием сердца он вошел в комнату. Следов чужого присутствия Кравитц не обнаружил, что, впрочем, ни о чем не говорило. Но портсигар он по возможности носил с собой и сейчас достал его из кармана. Эта вещь принадлежала его деду Джонатану С.Кравитцу, о чем извещала гравировка на внутренней поверхности. Кравитц был некурящим, и портсигар долгие годы валялся на полке без дела, пока для него не нашлось содержимое. Капсула — серый цилиндр со скругленными концами — была толще обычной сигареты и лежала на специальной подушечке, которую Кравитц сделал из теплоизолирующего материала. При некотором усилии фантазии ее можно было принять за патрон, но, скорее, она была не похожа ни на что, существующее на Земле. Когда Кравитц взял ее из футляра, он поразился реакции своих мускулов и нервов — они все еще ожидали меньшей нагрузки, хотя он носил с собой капсулу не первый год. Металл должен был холодить руку, но поверхность капсулы оставалась теплой. На ощупь она была, как полированное дерево. Кравитцу казалось бессмысленным гадать, что из себя представляет этот материал — у него было слишком мало данных. Инопланетянин, в чьи руки попала бы пепельница, никогда не догадался бы, что это такое, если бы на его родной планете не рос табак. И нет никаких признаков, говорящих о том, что эта «пепельница», возможно, меняет пространственно-временной континуум под воздействием разогнанных пучков электронов в синхротроне…
«Но ты ведь способна на это, — подумал Кравитц с невольным уважением. — Ты можешь останавливать время, если тебя рассердить. Ты можешь заставить людей исчезнуть. И бог знает, что ты еще можешь…»
Он заметил, что последние слова произнес вслух.
«Да, наверное, мы были не слишком осторожны и не обращались с тобой с должным уважением, но мы не думали, что имеем дело с чем-то большим, чем просто образец инопланетного металла».
Он знал, что подобный разговор абсурден, но уже не мог остановиться.
«Мне очень жаль, что мы тебя потревожили, но мы не хотели причинить тебе боль. Только один знак, сигнал — и мы сразу все прекратили бы».
Он остановился и облизнул губы. Ему вспомнилось кое-что, преследовавшее его на протяжении нескольких лет. Просто дурной сон, но необычный. Сон, как правило, видишь. Кравитц же находился в кромешной тьме, не ощущая границ своего тела, но зато остро чувствуя одиночество и беспомощность. Так ярко, как никогда не ощущал их в реальной жизни. Разве что будучи младенцем, но эти воспоминания милосердно изгладились из памяти. Это было полное, тотальное, абсолютное одиночество. Одиночество без надежды. Кравитц не знал, как долго он оставался в этом состоянии. Возможно, несколько часов, а может, пару секунд. Но в это время он не ощущал собственного тела, не мог думать, где он, что с ним и как он попал в подобную ситуацию. Ощущение затопило его, подобно прибою.