Я посмотрел на мисс Джонсон.
— Откуда вы знаете?
— Моя подруга Ванда — его ассистентка. Она только что прислала мне сообщение.
— Это она на него донесла?
Я почувствовал в голосе женщины короткое замешательство:
— Нет, это не Ванда. Она никогда бы так не поступила.
Мое внимание вновь переключилось на Арни, который рявкнул на репортера:
— И я сделаю это снова, черт подери! Меня тошнит от необходимости смотреть, как мои пациенты страдают только из-за того, что я должен слушаться какой-то треклятой машины!
Я прекрасно понимал его чувства. Мы говорили об этом за ланчем по меньшей мере дюжину раз. И сам я умудрился избежать неприятностей лишь потому, что у меня не хватало духу поступить, как Арни. Я испытывал к бедняге жалость, но в то же время восхищался им.
Толпа последовала за моим коллегой и окружавшими его офицерами на улицу, где его ждал черный седан. Я ненавидел себя за малодушие, но как я мог помочь коллеге?
Мы стояли в опустевшем зале возле вращающихся дверей, наблюдая за сценой через стекло.
— Пожалуй, нам лучше приступить к работе, — сказал я.
Карма ответила коротким кивком, и мы отправились к себе на тридцать седьмой этаж, чтобы заняться нашими повседневными делами. К тому времени как я облачился в лабораторный халат и добрался до смотровой, ассистентка уже начала первое сканирование. Через несколько минут из пасти гигантской машины выдвинулся белый пьедестал.
— С добрым утречком, док! — приветствовал меня мистер Уинторп. Держась одной рукой за загривок, он приподнялся из-за смотрового стола, появившегося из трубы нашего «Медтрона-3000».
Мисс Джонсон подняла глаза от контрольного монитора сканера.
— Нерезкостей не обнаружено, доктор. Сейчас подготовлю отчет.
— Спасибо.
Я взглянул на первого из своих сегодняшних пациентов.
— Доброе утро, мистер Уинторп. Я доктор Дженкинс. — Я не протянул ему руку для пожатия.
Он взглянул на стену, где висел мой диплом — текст едва можно было различить за поблекшим желтым уретановым покрытием.
— Сентервиль, выпуск две тысячи двенадцатого, э-э… — По-видимому, диплом произвел впечатление на посетителя. — Хороший колледж!
— Да… был. — Я уже давно не глядел в сторону этого клочка бумаги.
— Ну, так и что же вы собираетесь делать с моими болями?
Я проглядел отчет, появившийся на мониторе.
— Сканер диагностировал у вас язву желудка и уже отправил рецепт в аптечную систему.
— Язву желудка? Док, у меня болит шея!
Я достал электронный блокнот, чтобы свериться с инструкцией компании, и прокрутил текст до надлежащей схемы ответа.
— Прошу прощения, но сканер говорит, что ваша проблема — язва желудка. О шее он умалчивает.
— Но с моим желудком все в порядке!
Я прокрутил текст дальше. Хотя к этому времени я уже выучил наизусть большинство ответов, лучше было Соблюдать осторожность, особенно когда в лаборатории присутствовала новая ассистентка, ловившая каждое мое слово.
— Некоторые болезни не имеют различимых признаков, — процитировал я.
Уинторп был так занят, потирая шею, что даже не заметил, как я читаю с экрана.
— Ну ладно, может, язва у меня и есть, но сюда-то я пришел из-за этой чертовой боли в шее, а не из-за желудка!
— В любом случае, если вы не примете выписанный рецепт, страховая компания исключит вас из своей программы.
Мистер Уинторп надул щеки, сделавшись похожим на рыбу-собаку, и издал тяжелое «Пф-ф-ф!». Он знал, что спорить с медицинским сканером не имеет смысла.
— Ладно, но может быть, вы просто глянете на мою шею? Эта боль меня добивает.
Брови на молодом, свежем лице мисс Джонсон заметно приподнялись.
— Прошу меня простить, мистер Уинторп, — послушно продекламировал я, — но нам строго противопоказан физический контакт с пациентами.
— Да бросьте, док! Я никому не скажу.
Мой голос смягчился.
— Ах, мистер Уинторп, ну вы же сами знаете, что такое невозможно. Я рискую потерять лицензию.
Он покачал головой — с трудом — и вышел за дверь.
Я чувствовал жалость к бедолаге. Пару лет назад я пренебрег бы правилами и действительно взглянул на его шею. Но это было до того, как многих моих коллег затаскали по судам и довели до банкротства как раз из-за таких вот вещей или того хуже — увезли в наручниках, как Арни Хирша.
Теперь мы жили в другом мире. Когда тридцать три года назад я окончил престижный Сентервильский медицинский колледж, ничто не могло бы вызвать у меня большей гордости. Сэр Уильям Ослер однажды сказал: «Превращение непрофессионала во врача — удивительнейшее превращение во Вселенной»; по крайней мере, так нам рассказывал наш первый наставник в клинике. И мы верили ему, мы считали себя особенными. В конце концов мы перестали быть сопливыми учениками и сделались трудоголиками, которые ежедневно, с утра до ночи, решают вопросы жизни и смерти. Такие вещи меняют человека. Меняют так, что ты этого не видишь, не ощущаешь, не замечаешь, а потом в один прекрасный день просыпаешься, смотришь на свой старый портрет и думаешь: «Неужели я действительно был таким наивным?».
Но это одновременно и изматывает. Перераспределяет приоритеты. Не позволяет сохранить в себе обычное человеческое сочувствие — хотя большинству все же удается. Это то, что делает нас хорошими профессионалами.
Точнее, делало.
Мисс Джонсон заглянула через мое плечо — я стоял в двери, глядя, как мистер Уинторп выходит из офиса.
— И часто вам попадаются такие вот? — спросила она.
— Да нет. Обычно сканер выдает то, что нужно… ну, в смысле то, что вызывает симптомы.
— Не могу поверить! Он действительно хотел, чтобы вы до него дотронулись? — Она содрогнулась, со злостью выплюнув это слово.
Я молчал. Всем было известно: Совет по медицине внедряет вместе с молодыми практикантами своих агентов, чтобы вычислить тех докторов, которые пренебрегают правилами, — а я еще почти совсем не знал мою новую ассистентку.
Она повернулась и поглядела на меня.
— То есть я еще могу понять, когда так думает кто-нибудь из старшего поколения; они привыкли к этому с детства. Но ведь Уинторпу всего сорок два! Он-то с какой стати решил, будто доктор может обнаружить у него что-то, чего не определил сканер?
Бедняга просто искал хоть какого-то облегчения, которого мы ему не дали; Карма не могла этого не видеть. Однако я не из тех, кто клюет на такую наживку.
— Должно быть, некоторым людям просто очень не хватает предмета для ностальгии, — сказал я. — Истории, услышанные от родителей, старое кино, нехитрый рассказ, который гуляет по всей Сети… Есть множество возможностей узнать о том, как лечили раньше. Кое-кто до сих пор верит, что тогда было лучше, чем сейчас.
— И вы тоже?
Я поднял бровь, воспользовавшись своим небольшим преимуществом в росте, чтобы дать ей ответ без необходимости прибегать к открытой лжи.
Кажется, она его приняла.
— Они просто не знают, насколько хорошо их сейчас обслуживают!
Я кивнул.
— Это совершенно нелогично! Неужели они не понимают, что люди могут делать ошибки?
— Слова, достойные молодого специалиста, мисс Джонсон.
Ее глаза сузились.
— Вы не согласны?
— Что люди могут делать ошибки? Конечно, согласен!
Она отмахнулась от моего ответа.
— Что машины — единственный способ осматривать пациента! Что нет никакой необходимости прикасаться к больному до тех пор, пока он способен самостоятельно забраться в сканер или хирургический блок!
Я испустил глубокий вздох.
— Сканеры работают быстрее, точнее и полностью лишены эмоций. Им не надо тратить время на чувства пациента.