Инопланетянка всплеснула руками.
— В турбюро мне ничего такого не говорили!
— А им это надо?
— О чем вы?
Мэри ничего не ответила. Она просто стояла, презрительно глядя на инопланетянку, и ждала, пока до той дойдет.
Спустя некоторое время инопланетянка вздрогнула и крепко обхватила себя всеми четырьмя руками, словно защищаясь от неведомой опасности. После этого Мэри наконец разлепила губы:
— Бывает, боевики ограничиваются предупреждением. Например, кто-нибудь из местных, дружески расположенный к пришельцам, может подойти к вам и намекнуть, что здешний климат не так полезен, как вы считали, и вам лучше уехать отсюда еще до наступления сумерек.
— Именно это сейчас и происходит? — осторожно поинтересовалась инопланетянка.
— Ни в коем случае, — лицо Мэри оставалось непроницаемым. — Просто я слышала, что Австралия в это время года чудо как хороша.
Она резко повернулась на каблуках и зашагала прочь, да так быстро, что мне пришлось догонять ее чуть не бегом. Когда мы отошли достаточно далеко, я схватил Мэри за руку:
— За каким дьяволом ты это сделала?
— За таким, что тебя не касается.
— Представим на секундочку, что касается. Так зачем же?
— Чтобы посеять страх среди пришельцев, — сказала она с тихим бешенством. — Напомнить им, что Земля для нас священна и таковой останется навсегда. Пусть они нас победили, но это только временно. Планета им не принадлежит и никогда не будет принадлежать.
Она вдруг расхохоталась без всякой видимой причины.
— Видел синюшную морду этой костлявой твари? Она стала насыщенно-зеленой, аж глазам больно!
— Кто ты, Мэри О'Рейли? — спрашивал я ее той ночью, когда нагие и мокрые мы в изнеможении лежали на скомканной постели. Я думал об этом весь день и пришел к выводу, что она почти ничего мне о себе не рассказывала. Ее тело я знал намного лучше, чем душу. — Что тебе нравится, Мэри, а чего ты терпеть не можешь? На что уповаешь и чего страшишься? Как ты стала композитором, кем мечтала стать, когда вырастешь?
Я пытался прояснить для себя хотя бы это, но подразумевал и все остальное.
— Музыка звучала во мне всегда, и я благодарю за это Господа. Она стала моим спасением.
— В каком смысле?
— Мои родители погибли в самом конце войны. Я была еще совсем несмышленой, и меня определили в сиротский приют. Эти приюты пооткрывали на средства америкосов и пришельцев — по программе замирения покоренных народов. Из нас растили космополитов Вселенной. Ни одно ирландское слово не касалось нашего слуха, до нас не доходило ни намека на нашу историю и культуру — все только римское право да Ценности Единения с системой Альдебарана. Спасибо Господу за музыку! Они так и не смогли скрыть ее от нас, хотя и внушали, будто это всего лишь безобидное развлечение, ничего не значащее трень-брень-бум, под которое иногда полезно подрыгаться в качестве разрядки. Но мы догадывались, что в музыке заложены идеи, подрывающие устои. Мы сознавали, что музыка доносит правду и благодаря ей наши души стали свободными уже очень давно.
Она все время говорила: «Мы, нас, наши».
— Это не ответ на мой вопрос, Мэри, — сказал я. — То, что ты говоришь, просто политическая прокламация. А я хочу понять, какая ты на самом деле. Я имею в виду — как человек.
Ее лицо окаменело.
— Я ирландка. Музыкант и патриот. А еще я одноразовая подстилка американского плейбоя.
Я продолжал улыбаться, хотя чувство было такое, будто мне влепили пощечину.
— Это несправедливо.
Что за дьявольское наваждение — обнаженная женщина, прожигающая тебя яростным взглядом!
— Да? А разве не ты через два дня покидаешь родную планету навсегда? Или ты намерен взять меня с собой? Ну-ка, расскажи, как ты себе все это представляешь?
Я потянулся к стоящей на столике бутылке виски. Мы выпили почти все, но на донышке еще чуть-чуть оставалось.