Проза
Шейн Тортлотт Человек с низовьев реки
Едва колымага прогрохотала под сводом городских ворот, Марция Бальба похлопала по плечу своего вольноотпущенника.
— Я сойду здесь, Аластор. Заберешь новый плуг, езжай домой. Я вернусь пешком.
— Да, домина[1], - ответил Аластор и придержал быков.
Марция подобрала столу[2], чтобы не испачкать подол, и свернула направо, к знакомой мастерской, откуда доносился лязг металла.
Никто не встретил ее у дверей — все собрались за главным верстаком, обрабатывая молотками сложное переплетение металлических прутьев. Набор шестеренок и циферблат на меньшем столе не оставляли сомнений в конечном результате работы. На полках вдоль стены красовались плоды предшествующих трудов: коленчатый вал и котел для паровой мельницы, растиравшей огненный порошок, горшки с клеем и несколько форм для отливки типографского шрифта. В дальнем углу, не слышные за грохотом, отмеряли время маятниковые часы.
Она сделала еще шаг, когда ее наконец заметил один из работников. Он опустил молоток и склонился к мужчине постарше.
— Квинт Юлий, к тебе гостья.
Квинт Юлий Америк выглядел ничуть не примечательно. Одетый, как и его подмастерья, в испачканную тунику, ростом чуть выше среднего, однако сутуловат, седые волосы начинали редеть, а седые нити в сельского вида бороде уже сливались в белизну. Перед недавним путешествием в Рим, где приличествовали только гладкие подбородки, он побрился, но как только вернулся, снова начал отпускать бороду. Он нисколько не напоминал человека, достойного мраморного бюста, хотя некоторые люди — и Марция в том числе — полагали, что мастер его заслуживает.
— Марция, салве[3], - промолвил Америк с улыбкой. — Что сегодня тебя привело в мастерскую?
— Я приехала в город с Аластором, — ответила Марция. — Он забирает новый плуг. На обратном пути мне не найдется места в повозке, и я подумала, что ты проводишь меня домой.
Привычные к такого рода пожеланиям подмастерья с обычной фамильярностью принялись уговаривать Америка помочь даме.
— Хорошо, ребята, — отозвался Америк. — Однако еще нет девяти, и вы не…
Его перебил звон. Стоявшие в углу часы пробили нужное время. Все работники расхохотались, и Марция едва не присоединилась к ним. Америку осталось только усмехнуться и сдаться.
— Вот поэтому мы и делаем еще одни часы, более точные. Ладно, убираем мастерскую и по домам.
Вскоре Америк с Марцией оказались уже за городскими стенами, направляясь на юг, в сторону ее фермы. Америк ступал неловко, медленнее, чем обычно. И она, как всегда, подстроилась под его шаг.
Марция коротко отчиталась о своих дневных делах, в основном заключавшихся в подготовке к севу озимой пшеницы. Америк рассказывал о занятных покупателях и забавной истории, приключившейся с одним из его работников, а больше всего — о работе над новыми часами. Марция внимательно вслушивалась в его гладкую речь, надеясь подобрать ключ к загадке, вот уже более двух лет окружавшей этого человека.
Главной в этой загадке была его постоянная печаль.
Конечно, он скрывал причину. Он скрывал многие вещи. Некоторые из них были упрятаны очень глубоко, куда глубже, чем его горе.
Он появился возле ее дома весной 726 года ab urbe condita, то есть от основания города Рима, — немолодой усталый путник с тяжелым мешком за плечами, явно нездешний, направлявшийся на север по Виз Фламиниа[4]. Его пропыленная туника была сшита из великолепной ткани, явно недоступной для тех, кому приходится передвигаться пешком. Полотно было нездешней работы. Может быть, египетской?
Заметив, что она наблюдает за ним из своего сада, незнакомец приблизился, подняв руку.
— Домина, салве. Я путешественник, имя мое Америк. Могу я поговорить с господином этого дома?
Имя его было странным, латынь весьма своеобразной, а выговор просто варварским.
— Дом принадлежит мне, виатор[5], - отвечала она отряхивая землю с ладоней. — Муж мой умер.
— Прими мои извинения, госпожа. А не желаешь ли ты взять в дом постояльца? — Губы его странным образом изогнулись. — Я зашел настолько далеко, насколько хотел.
Это неожиданное предложение оказалось для Марции более чем кстати. Еще при жизни Авла фермы едва хватало на то, чтобы прокормить домашних. А после того как муж вступил в армию цезаря Октавиана и сгинул от болезни при Акциуме, ей приходилось напрягать все силы, чтобы выжить и прокормить двоих детей и раба.
Деньги постояльца могли избавить ее от необходимости продать ферму одному из крупных землевладельцев или принять предложение одного из корыстолюбивых женихов. Это перевешивало риск, связанный с пребыванием в доме чужого человека.