Мастер Хань первым качнул колокольный язык, и звук, густой, насыщенный, чистый, поплыл над будущей деревней, где не было еще ни одного дома, а только палатки и наскоро крытые землянки. Звон гулко дрожал над нераспаханными полями, над лесом, который больше не принадлежал нежити, над дальними урочищами, а навстречу ему спешил одышливый голос Кашто. Прежде заслуженный деревенский колокол один сберегал жизнь захолустья, теперь колоколов стало два, и жизнь откачнулась к лучшему.
Замолкла перекличка колоколов, подмастерья взялись за карчетки — счищать остатки пригара и за белую глину — полировать бронзу до ослепительного блеска, но люди не расходились, глядя на новорожденную святыню, которую наконец-то могли назвать своей. Конечно, и теперь никто из них не мог прогнать дьявола прутиком, для этого нужно родиться под этим колоколом, но все же и в поле, и в лесу будет значительно чище; услыхав перезвон, нечисть, заселившая окрестности, принялась расползаться.
Легче будет жить, много легче. А когда-нибудь и вовсе хорошо.
И получилось, что не зря стоял народ, ожидая вестей. Из Кашто примчалась местная девчонка с криком:
— Везут! Везут!
Кого везут, зачем? — сначала и не поняли. Потом девчонка, так и не отдышавшись, выпалила:
— Милька рожает, бежинская. Сюда повезли, под новый колокол. Среди беженцев были три женщины на сносях, сумевшие добраться до спасительной деревни, но почему-то все были уверены, что первой поспеет Дана, которая пришла в Кашто вместе с отрядом Торлига. А Милька ютилась у добросердечных жителей деревни. Утром собралась колокол смотреть, да не смогла идти — от волнения начались схватки.
— Палатку освободить! — скомандовал усатый вахмистр, испробовавший недавно собственным лбом мужицкую вирвешку. Крякнул в сердцах и добавил недовольно: — Не вовремя баба рожать задумала. Обождала бы недельку, мы бы колокол добрым порядком на звонницу подняли, а там и простайся сколько угодно.
— Ну, ты сказанул! Такое только мужик может придумать!.. — Чалиха, деревенская повитуха, принявшая почитай всех жителей Кашто, кроме разве что набело седых стариков, хрипло рассмеялась.
Затем она большими шагами направилась к палатке, где жила охрана и куда догадливый вахмистр определил роженицу. Ближе к звоннице не было ничего.
Мастер Хань оставил свои инструменты и, ухватившись за веревку, качнул язык.
Если у большого колокола ударить в набат, неопытный звонарь может лишиться слуха, а сейчас колокол звучал сильно, но мягко. Слышно его было в самых дальних урочищах, однако на площади он не оглушал никого, словно серебряная бронза понимала, по какой причине пробудили ее голос. В Кашто тоже знали, отчего раздался неурочный звон, и подхватили его, отправив дальше благую весть.
Телега с роженицей остановилась у палатки, Чалиха выскочила навстречу, но мужчины, не позволив Мильке встать, на руках занесли ее внутрь и, выйдя на воздух, остановились в ожидании. Каждый морщился, слыша стон, и кусал губы, словно это его ребенок появлялся сейчас на свет.
Ни единого лишнего звука не нарушало важности момента, только гудение певучей бронзы, стоны роженицы и скороговорка повитухи:
— Старайся, родимая, дитя будет! Не боись, не пропадете, поднимем, всем-то миром.
Милька — молодая вдова, чей муж погиб во время бегства из Ношиха, рожала впервые, так что уговоры повивальной бабки имели смысл простой и очевидный.
Торлиг стоял в общей толпе с тем же странным чувством мучительного ожидания. Он даже не сразу понял, что чья-то рука коснулась его плеча.
Торлиг оглянулся. Он увидал кузнеца из Кашто, который протягивал руку. На раскрытой ладони лежали три серебряных колокольчика.
— Я же сказал, сделай серьги жене, — шепотом попенял Торлиг.
— Так я и сделал, а она старые, еще бабкины серьги из ушей вынула и отдала в переплавку. Услыхала где-то, что у тебя оберегов недостача, но можно их тебе подарить. А потом как пошли бабы, и деревенские, и бежинские… у кого какая серебринка была припрятана, все понесли. Два мастера из Ношиха, которые прежде по серебру работали, сейчас в моей мастерской сидят, мастерят колокольчики. На будущее. Хотели тебе дюжину поднести, как императору, но я сказал, что ты не возьмешь.
— Не возьму, — улыбнулся Торлиг.
Он осторожно, чтобы не зазвенеть, принял подарок.