НЕСОВЕРШЕННОЛЕТНИЕ ВАНДАЛЫ ДАЮТ ПРИЗНАТЕЛЬНЫЕ ПОКАЗАНИЯ
Уголки вырезок не помещались в конторской книге, вылезали наружу, съеживались, как будто им самим было неудобно за свое содержание.
Думая об этом, Кимыч вдруг различил осторожные шаги и разговоры. Еще смешки. И бульканье.
Домовые слышат хорошо и далеко.
Кимыч затаил дыхание. Тоже, конечно, нелепо: ведь ты не то чтобы живой, не отражаешься в зеркалах и мог бы совсем не дышать, если бы захотел. Но привычка вдыхать и выдыхать сохраняется, как походка.
По шагам, смешкам и шорохам Кимыч понял: идут пятеро. Обостренный слух не подводил, во время уроков школьный мог безошибочно определить, сколько учеников сидит в классе.
Кимыч не видел ни служивого, ни кладбищенского. Но он легко мог себе представить, о чем сейчас думает Евграфыч: «Поближе… Еще маленько поближе… Рановато…».
А затем над кладбищем взвилась ракета. Но не простая, а заговоренная. Ракетницу притащил, конечно, служивый, а с заговором постарался Мефодьич: свечение у падающей ракеты было синее, мертвое, зловещее.
Увидев сигнал, Кимыч приложил к губам самодельный рупор и провыл:
— Айн, цвай, драй! Фояр!
Над головой прозвенело: это Мефодьич привел в действие несложный механизм — и над памятниками взвилась фигура, похожая на пугало. Света еще непогасшей ракеты вполне хватало, чтобы пятеро невольных зрителей ее хорошенько разглядели.
К ним, стуча костями и металлом, летел скелет, одетый в форму немецкого солдата Второй мировой. В каске, сдвинутой на затылок, и с болтающимся на шее автоматом.
Скелет Кимыч позаимствовал на одну ночь в препараторской кабинета биологии и притащил разобранным в заплечном мешке. Все остальное принес из музея служивый.
Скелет двигался по тонкой проволоке, натянутой между деревьями. Мефодьич управлял им, как марионеткой.
Конечно, проволоку было не различить, если не знать, куда именно смотреть.
Прижавшись спиной к гранитному надгробию, Кимыч услышал возгласы. За такие слова в школе вызвали бы родителей, сразу обоих. Но состояние тех, кто эти слова произнес, легко можно было понять.
Тогда Кимыч поднялся во весь рост. Сейчас на нем тоже была немецкая форма. Он не хотел ее надевать, но Евграфыч был прав: и Штирлиц рядился. А кроме того, Кимыч был самым высоким из троицы: рост домовых с годами делается меньше, и они вроде как усыхают. А кого способен напугать фашист ростом метр с кепкой? Так что по-любому эта роль доставалась Кимычу.
На шее у него тоже висел автомат. И в отличие от того, что надели на скелет, в этом автомате были патроны.
Кимыч полоснул вверх.
Стрелять из автомата его научил служивый еще давно, в лесу, по бутылкам. Откидной приклад в свое время оставил здоровенный синяк на плече. Но сейчас Кимыч прикладом не пользовался.
Очередь ушла в небо, и было в ее грохоте что-то от треска костей.
А затем опять выстрелил служивый. Синяя ракета высветила клочок кладбища, тощую фигуру Кимыча с автоматом и пришельцев.
Кимыч и так их отлично себе представлял. Он чуть ли не каждый день встречал подобных в школе. Класс десятый-одиннадцатый. Хотя зря Кимыч подумал на школу: все-таки та, где служил он сам, была в центре города и вообще считалась одной из лучших. А эти явно учились где-то в близлежащем поселке. Стал бы кто, даже приняв на грудь, так далеко идти из города.
Нет, это были местные. Рассказал о них Мефодьич. Он же позвал на подмогу друзей, когда понял, что сам не справится. Ему до смерти надоело, что на кладбище выворачивали кресты, разбивали надгробия или разрисовывали их черной краской. Кто этим занимается, Мефодьич уже давно выяснил и даже научился вычислять, когда именно кладбищенский разбой случится опять.
…Незваные гости сначала даже не посмотрели в ту сторону, откуда была дана очередь. Все их внимание оказалось прикованным к скелету, летящему над могилами.
— Сдавайся, партизанен! — как можно более хрипло, чтобы не выдать свой высокий голос, проорал Кимыч. Никаких партизан в городе никогда не было, тот всю войну стоял в глубоком тылу. Просто Кимыч слышал похожую фразу в каком-то старом фильме.
Фигуры несостоявшихся вандалов замерли, примороженные ужасом.
Первая фаза акции была успешно пройдена, и наступало время для второй.
Кимыч побежал к фигурам, паля в воздух. Что называется — в белый свет как в копеечку, даром что на дворе была ночь. Между короткими очередями он кричал по-немецки:
— Уважаемые пассажиры! Поезд номер два прибывает на запасной путь! Предъявите билеты! Покажите меню!
Никто из жертв психологической атаки немецкого, разумеется, не знал. Кстати, из домово-кладбищенской троицы его тоже выучил одни Кимыч, по учебникам и лингафонному курсу из класса иностранных языков.