Конечно. «Запишите меня», — повторил он Доновану. Вот и все.
Однако предполагаемая незаметность Мо совершенно не удалась.
Окрыленный новой работой, исполненный самоуверенности, старый Мо исчез в дождливом августе, и за «Сокс» на первой базе теперь играл новый, дерзкий Мо Берг. Такой Мо, который просто потрясал, выполняя удар и мчась к базам как безумный. Освобождение от тревог сыграло чудесную роль, и последние пять недель сезона он ударами буквально срывал обшивку с мяча, доведя свой показатель до 0,342 и отлично играя в защите. Он вывел «Уайт Сокс» с четвертого места на третье в Американской лиге, а затем и на второе. Черт, в конце сезона оставалось пять игр, но за этот месяц Мо Берг, бейсболист, из конченного игрока превратился в ходовой товар. Тренер Джимми Дайкс громогласно провозгласил, что он потрясен смелостью и решимостью Мо. Генеральный менеджер Гарри Грейбинер поклялся ему, что не променяет Мо ни на одного игрока, а затем попытался провернуть сделку с «Сенаторс».
Все это было совсем не то, чего хотел Донован, поскольку теперь Мо оказался в центре внимания. Впрочем, делу это не особо мешало — по завершении сезона большинство людей все равно позабудет про бейсбол. Да и, в конце концов, шла война. И до черта войны, из-за оживившегося в Северной Африке Роммеля, отбившего Тобрук и уже стучавшегося в ворота Каира, из-за обстрела Германией Лондона этими проклятыми ракетами и из-за восстановленного люфтваффе превосходства в небе над Европой с помощью нового реактивного истребителя. Положение было шатким. И было много людей — и людей важных, заявлявших, что настало время для перемирия с Гитлером, чтобы Америка смогла сосредоточиться на Японии, где после прогулки по Тиниану[20] дела пошли много лучше.
Дикий Билл не был заинтересован в заключении мира с Гитлером. Дикому Биллу было известно то, о чем не ведали большинство американцев: нацисты работали над сверхбомбой, и если им удастся создать эту чертову штуку, то у них имелись и средства ее доставки — реактивные самолеты, ракеты, да еще новые, более мощные подлодки. И если подобное произойдет, не переставал ему повторять Оппенгеймер, Япония уже не будет иметь значения. Если немцы получат бомбу первыми, ничто не будет иметь значения. Война закончится, и при этом хорошие парни проиграют.
Мо Берг, шпион и ключ ко всему этому, должен готовиться действительно быстро.
12 декабря 1944 года
По пути в заднюю комнату Мо ненадолго вовлекли в два разговора, а ему нужно было сохранять спокойный и невозмутимый вид, дабы не выделяться из общества, и потому он поболтал об S-матрице, потом о погоде и, наконец, очутился у двойных дверей на задворках дома, ведущих в пристроенную заднюю комнату. Одна из дверей оказалась открытой, он зашел через нее, и там, подле окна в дальней части комнаты с восхитительным видом на Цюрихское озеро, стоял Вернер Гейзенберг, который, кивая и улыбаясь, разговаривал с гостями.
Одним из гостей была женщина. Та самая женщина, загадочный друг Мо из двух прошлых лет. Это была она, Берг нисколько не сомневался, хотя теперь она и одета по-другому, изысканнее, не по-деловому, с уложенными под кокетливой шляпкой волосами. А еще длинные серьги, красная губная помада и плечики. Роскошно. Черт, она была просто сногсшибательна!
Он подошел к небольшой группе. Женщина заметила его, улыбнулась и бросила взгляд на часы.
— Вернер, дорогой, вот как раз человек, о котором я тебе говорила — итальянский физик, работавший с Ферми, Марио Антонацци, — и она повернулась к Мо, протянув руку. — Как приятно видеть тебя, Марио. Я так рада, что ты смог прийти.
Гейзенберг пожал ему руку:
— Очень приятно, герр профессор. Как вы, должно быть, знаете, я друг и поклонник вашего коллеги, профессора Ферми. Я надеялся, что он сумеет присутствовать.
— Я виделся с ним всего лишь несколько недель назад, профессор, — у Мо получилось сказать правду. — Он надеялся приехать, но с нынешней политической ситуацией…
Гейзенберг кивнул.
— Конечно, профессор. Времена нынче трудные для всех.
Берг почувствовал чью-то руку на плече, ту самую вспышку дезориентации. Это оказалась его знакомая, другую руку она положила на плечо Гейзенберга.
— Мальчики, — сказала она со смешком, — поболтать можно и потом. А прямо сейчас я хотела бы увести вас обоих отсюда. — Она снова посмотрела на часы. — Мне пообещали, что через несколько минут мы увидим потрясающее зрелище. Совершенно особенный визит моего старого друга. Не составите ли вы оба мне компанию? Пожалуйста!
Женщина взяла их за руки, и им не оставалось ничего другого, кроме как последовать с ней к дверям, выходившим на задний двор дома, откуда дорожка вела к деревянным мосткам, заканчивавшимся пристанью. В это время года лодки там уже не швартовались, но не было и льда на воде. Для декабря ночь была теплой, отнюдь не морозной.
Они втроем взошли на пристань. Дом за ними уже затих, и огни в нем почти погасли: Шерреры готовились отойти ко сну, и слуги заканчивали прибирать остатки скромной вечеринки. Ночь безоблачная и безлунная, а огни города из-за военного времени немногочисленны, и потому небо было прекрасно: дуга Млечного Пути сияла вовсю — по-своему все же напоминая о проклятии ночных бомбардировок. Послышался отдаленный рокот ритмичных биений, насыщенная каденция, которую Берг уже слышал несколько месяцев назад. Двигатели. Четыре больших дизельных двигателя «Даймлер-Бенц», в тысячу двести лошадиных сил каждый, шестнадцатицилиндровые чудища, толкавшие вперед исполинского зверя. «Гинденбург» — «Вильгельм Телль».
С востока, из-за альпийских хребтов за озером, выплыла его гигантская черная тень. Как и всегда, низко в небе, она казалась бесконечной, вознамерившейся стереть линию гор и обосноваться во всем своем величии.
Корабль двигался к ним, все замедляясь и замедляясь, но не более чем в тридцати метрах над их головами громада длиной почти в три футбольных поля мягко остановилась, и гул двигателей унялся до холостого хода. Прямо над ними оказалась фюрергондель — гондола управления, где работал экипаж. Пассажиры и груз располагались под оболочкой.
— Он великолепен, не правда ли, Мо? — спросила женщина. — Я же сказала тебе, что ты увидишь его снова.
— Ты никогда не говорила о «Гинденбурге», — ответил Мо, оторвав взгляд от огромной формы над собой и повернувшись к женщине.
В руке у нее был пистолет. Оружие Мо, «беретта». Он сунул руку в карман и не удивился, не обнаружив его там.
— Вы знаете, что это должно произойти, Мо Берг, — подойдя и встав рядом с женщиной, сказал Гейзенберг, дав понять, что ему известно, кем Мо является на самом деле. — Завтра утром, в «Орлином гнезде», герр Гитлер и другие — Геринг, Гесс[21], фон Браун, Геббельс, Хауссер, Мессершмитт, Риббентроп, Гиммлер и многие другие — соберутся встретить меня, когда я вернусь из Цюриха на борту «Гинденбурга». У Гитлера уже готово сообщение. Он собирается заявить им, что сверхбомба создана и у Мессершмитта есть самолет, способный ее доставить. Он собирается представить меня, и я объясню принцип действия бомбы и расскажу, какой урон она нанесет Лондону и что мы создаем еще три такие сверхбомбы, атомные бомбы.
— Поэтому убивать вас слишком поздно. Я понял, — отозвался Берг.
— Нет, Мо, — подключилась женщина. — Примерно через пять минут из гондолы управления спустят лестницу, и мы поможем герру Гейзенбергу подняться в кабину. А потом мы будем наблюдать, как «Гинденбург» удаляется, направляясь к границе и затем к «Орлиному гнезду».
— Мы не станем его останавливать?
Гейзенберг пожал плечами.
— Нет, мистер Берг. Бомб тех размеров, на которые надеется фюрер, не существует. Есть только одна бомба — мы ее все-таки создали, — и она огромна. Она весит почти двадцать ваших тонн и в два раза больше вагона. Самолет или ракета никак не смогут доставить подобное оружие.
— Она действительно создана? — Черт, тогда игра окончена.
И тут Мо Берга осенило. Игра почти закончена, да, дело движется к девятому иннингу. Но если эта бомба…
20
В 1944 году американские войска захватили оккупированный японцами остров Тиниан в Тихом океане и развернули на нем базу военной авиации.
21
В реальности Рудольф Гесс, конечно же, не мог оказаться на этой встрече, потому как с 1941 года находился в плену у англичан.