— Что понимаешь?
— Предшественника своего понимаю… От такой истины сам в Бездну прыгнешь…
— А кто тебе сказал, будто он прыгнул в Бездну именно от этой истины? Кто тебе сказал, будто то, что ты сейчас наплел, и есть истина?
— А что же?
— Так… Твои собственные домыслы, не более того…
— А как же… приказы?..
— Насчет приказов… Ну, насчет приказов ты прав, — вынужден был согласиться Арабей. — Насчет остального — нет. Что же касается истины… — Морпион осклабился, похлопал по взъерошенному плечику. — Истина, поверь мне, куда страшнее!
Смысл услышанного проник в сознаньице не сразу. Как? Еще страшнее?.. Куда же еще страшнее?!
— Ты с кем-нибудь об этом говорил уже? — спросил Арабей.
— Нет.
— Вот и хорошо. И не говори, ладно? Обещаешь?
Обещание свое Крима нарушил вечером того же дня. На Левой Руке сразу приметили, что Маникюр не в себе. Любопытный Балбел подкатился с расспросами — и Крима не устоял, раскололся.
— И ты молчал?! — ахнул темношерстый толстячок. — Знал — и молчал?!
— Ну так я сам только сегодня все выяснил…
— Погоди! — перебил Балбел. — Дай за народом сбегаю…
И побежал за народом. Привел дружка своего Арбао с Лэекафаром, не поленился сгонять на Локоть за Мниархоном. Видимо, по дороге он уже успел кое-что шепнуть, ибо все трое были заранее заинтригованы.
— Им тоже расскажи! — потребовал Балбел.
Рассказал. Выложил как на духу. Ни крупинки не утаил. Криму слушали, ошеломленно облизываясь. В широко раскрытых глазенках — не поймешь: то ли гнев, то ли восторг.
— Вон оно, значит, как… — скребя темечко, удрученно бормотал Мниархон. — А мы-то, дураки, думали…
Дождавшись конца истории, чертики переглянулись, выждали пару секунд, потом дружно вскинулись, загомонили:
— Да что ж это такое?..
— Вот они, начальнички-то, что творят!..
— Правильно ты сказал, Маникюр, правильно! Посбрасывать всех к чертовой матери!..
Крима попятился. Не ждал он, что речь его произведет на старослужащих столь сильное впечатление.
— Вы что?.. Вы что?.. — искусно притворяясь испуганным, вскрикивал Арбао. — Вы соображаете, что плетете? Это же — начальство!
— И что теперь? — запальчиво наступал на него Лэекафар. — Всем пропадать, раз начальство?.. Для тебя что дороже: начальство или Тело?
— Да, но… сбрасывать…
— А что делать?
— Н-ну… не знаю… Не сразу же! Послать кого-нибудь сперва, объяснить: так, мол, и так… народ недоволен… Пригрозить, в крайнем случае! Сбросим, мол… если не прекратите…
— Ага! Так они тебя и послушали! Сколько нас здесь? Раз, два, три… Четыре чертенка! Вот нас-то и сбросят…
— Да почему же четыре?! Правую Руку поднять!..
— Ее, пожалуй, поднимешь…
— Ноги поднять! Потроха! Весь персонал на борьбу поднять!
— Погоди! А кого посылать-то будем?..
Замялись для виду, задумались, потом вдруг вскинули рожки и, как бы осененные одной и той же мыслью, посмотрели на Криму.
Уламывали юного чертика долго. Низко льстили, откровенно брали на слабо. Особенно усердствовал Балбел:
— Да? Да? Нас подначил, а сам на попятную? Так, знаешь, не поступают!..
— Боязно, видать, в глазенки-то начальству правду резать… — ехидничал Арбао.
— Да не подведет Маникюр! — урезонивал их Мниархон. — Копытце даю на холодец, не подведет!..
Что такое холодец, Крима не знал, но клятва прозвучала убедительно.
— Я… подумаю… — выдавил он наконец.
— Думай давай! — сказали ему. — Только быстрее!
И убежали поднимать весь персонал на борьбу. Крима остался один.
На словах бунтовать легко, а вот на деле… И посоветоваться не с кем — не с Морпионом же! И Крима в растрепанных чувствах кинулся со всех копытцев под Левую Мышку, где его ждала, как вскоре оказалось, жуткая весть. Вместо престарелого труженика он увидел там его начальника Арарима, обычно предпочитавшего болтаться на Смотровой, переложив рутинные обязанности на сутулые плечики безответного подчиненного.
— А… где?..
Арарим поднял недовольное личико, тут же скривившееся в траурной гримаске.
— Нету… — глухо, почти враждебно ответил он. — Тю-тю… Отлетел твой Одеор, отшелушился. Ну так лет-то ему сколько было!..
Крима остолбенел.
Гибель в результате неосторожности — происшествие, конечно, трагическое, но, как говорится, дело житейское. Звучит цинично, однако ничего не попишешь — производство есть производство. Куда реже случается так, что чертик, благополучно дожив до преклонного возраста, теряет силы — и связь его с Телом ослабевает. Внезапно став невесомым, бедолага отрывается от поверхности и какое-то время беспомощно парит в нижних слоях ауры. И достаточно одного Шага, одного Маневра, чтобы нежилец, по немощи своей расторгший связь с отеческим Телом, оказался во внешнем пространстве, где царит вечная стужа и нечем дышать.
Отшелушился…
— Что же… теперь?.. — просипел перехваченным горлышком Крима.
— Другого Одеора пришлют, — нехотя отозвался Арарим. — Заявку подали уже… — Не выдержал, крякнул с досады: — Возись теперь с ним, обучай…
Выбравшись из-под Мышки, Крима с немым упреком поднял глазенки к зениту, где громоздились полупрозрачные очертания внешнего мира. Не видел их старина Одеор, даже мысли не допускал, что они существуют. Теперь наверняка убедился… напоследок… на излете…
«А ты за Тело свое держись… — внезапно вспомнилось Криме. — Тут — Родина…»
Глава 8. Смутьян
И истину царям с улыбкой говорить…
— Вон отсюда!..
Командующий Головным Мозгом, клокоча от негодования, наблюдал, как торопливо покидают Плешь командиры Сочленений, кому он сию минуту, как водится, выписал чертей по первое число. Затем взгляд его упал на переминающегося в отдалении юного Криму и несколько потеплел. Даже кончик хвостика подергиваться перестал.
— Я гляжу, зачастил ты что-то на Темя… — сварливо заметил Менингит. — Что у тебя на этот раз?..
Пригляделся — и озадаченно нахмурился. Личико у Кримы было отрешенное. Чертик приблизился. А вот оглянуться не сообразил. Предплешье за его хрупкой пушистой спинкой опустело: сопровождавшие и подбадривавшие успели попрятаться и сидели теперь кто где, предвкушающе перемигиваясь и потирая ладошки.
— Я все знаю, — перехваченным голоском объявил делегат.
— Всего даже я не знаю, — утешил Менингит. — Говори…
И Крима заговорил. Взволнованно, искренне. О Ногтях, о Легких, о Печени. О том, что каждый второй приказ наносит Телу вред. Словом, примерно о том же, о чем поведал недавно Арабею, а затем и обслуге Левой Руки — разве что за вычетом глупой угрозы сбросить всех начальников в Бездну и заказать чертоматке новых.
Остолбенелая тишина стояла на Смотровой. Вскинь Крима глазенки, он увидел бы, что даже те, кому положено было здесь присутствовать по долгу службы, схоронились от греха подальше. Но Крима не мог этого видеть, потому что, не решаясь встретиться взглядом с Менингитом, неотрывно смотрел на его копытца — идеальные копытца верховного командующего, отполированные бесчисленными ласковыми ладошками, может быть, даже вылизанные бесчисленными замшевыми язычками.
Умолк. Поднял личико. И поразился, узрев в глубоко запавших глазенках высшего начальства сострадание и скорбь.
— Иногда мне кажется, Крима, — задумчиво молвил Менингит, — что в чертоматке тоже иногда случаются сбои… Не Ногтями тебе заведовать, а в мою бы команду тебя, на Смотровую… Ну что делать! Против штатного расписания не попрешь…
Крима обмяк. Всего ждал: крика, угроз, самой страшной кары вплоть до объявления Врагом Тела. Но такого…
— Скажи, Крима… Вот ты работаешь на кончиках Ногтей. То есть рискуешь не только своим здоровьем, но и самой жизнью. Разве не так?