Митька соображал.
— Они вам Маникюр, а вы им что?
— Понятия не имею, — последовал надменный ответ. — Оно мне надо? Пусть с этим Смотровая разбирается…
Обратиться за разъяснениями на Смотровую Митек, естественно, не отважился. В его положении следовало держаться как можно неприметнее и рожки не высовывать. Не Родина, чай, — чужбина…
Такое впечатление, что розовато-рыжему персоналу понравилось еженощно решать Митькину судьбу. Чего-чего на него теперь только не вешали! Наверное, единственное, в чем приемыша так и не удалось обвинить, — это недавнее внедрение в Таньку еще одной чертоматки. Громкий, говорят, был скандал: выведи внедрившаяся собственных чертиков — строили бы сейчас сообща новое Тело! К счастью, у Митька имелось железное алиби — в ту пору он обитал на Дмитрии Неуструеве, а чужая чертоматка заползла с Виталика.
В остальном оправдываться было бесполезно, и, пожалуй, такое положение устраивало всех. Проштрафившийся известен заранее, междоусобных дрязг среди тружениц стало поменьше, да и сами труженицы заметно повеселели. Митька не просто влился в коллектив, он стал неотъемлемой его частью. Им дорожили.
Стоило отключить Тело для профилактики, шли всей толпой на Пупок — пропесочивать Митьку. Поначалу он, нахохлившись, отмалчивался, потом вдруг полюбил каяться. Слушательницам особенно нравилось, как припертый к стеночке изгой, бессовестно завираясь и выкручиваясь, возводит напраслину на Родное Тело.
— Перекуюсь!.. — клялся он со слезой. — Не привык еще просто жить по-новому… По-старому привык… У нас там свободы нет — одна диктатура… Каждый день неблагоприятный… Муть, хмарь, аурической слизи по коленце… Печень разрушена, Легкие разрушены…
До того зарапортовался, что ляпнул однажды, будто на Димке и посейчас Смута идет, а для пущей достоверности пересказал от первого лица историю с Высокой Синей Лампочкой, слышанную им от Морпиона. Хотя кто его знает, какая там сейчас на Димке заваруха! Может, и Смута уже…
— Ну и как я сегодня? — самодовольно допытывался он потом у Рыжей Кримы.
— Ничо… — с уважением кивала она. — Тренеу — и ту проняло… Слушай, а ты правда Менингиту вашему пригрозил, что с Тела его сбросишь? Не врешь?
— Ну вот еще! — кокетливо охорашиваясь, молвил Митька. — Когда это я врала!..
Вздрогнули, уставились друг на друга. Затем рыжеватая покровительница протянула лапку и, не веря глазенкам, взъерошила пушистое Митькино плечико. Определенно оттенок подшерстка изменился. Нет, его еще нельзя было назвать розовым, но и голубоватым тоже не назовешь. Бежевенький такой, песочный…
Митька тоже взглянул — и охнул.
Бежать! Со всех копытцев, очертя головенку, пока не переродился окончательно — бежать!
Странно. Казалось бы, что тут такого: подумаешь, подшерсток порозовел! Однако именно это явилось для бродяги последним и сокрушительным ударом. Он словно очнулся. Крима… Вспомни: ты — Крима, а никакой не Митька! Что же ты, Крима, натворил? Утратил Родину, работу, имя, теперь вот — масть… Еще немного — и что от тебя останется?
Истина? Красота? Так это из-за них, выходит, ты стал безродным шутом на Таньке? Из-за них оглашал заведомую клевету о Теле, на котором впервые увидел свет?
Подскуливая от стыда, он тер коленочку, словно пытался вытереть из подшерстка розовато-серую пыль. Потом побрел куда глядят глазенки, покуда не очутился под Правой мраморно-белой Мышкой без единого Волоска. «Разные есть Тела, — прозвучал в головенке задумчиво-грустный голосок отлетевшего в Бездны Одеора. — Бывают хуже, бывают лучше. А ты за свое держись. Ты здесь из чертоматки вылез…»
— О! Митька!.. — обрадовалась разбитная коренастая Коаде (это она, кстати, требовала выбросить приемыша ко всем чертям). — Ну ты как? К завтрашнему готов?
— Я не Митька… — горестно выдохнул он. — Я Крима…
— Да ладно те! — весело возразила она. — Двух Крим на одном Теле не бывает…
Двух Крим на одном Теле не бывает. Значит, один должен исчезнуть. Но как? Повторить безумный поступок своего предшественника (вспорхнуть в высокие слои ауры и дождаться, пока Тело совершит внезапный Маневр, оставив тебя в Бездне) изгой не решался — беды бедами, а жить все-таки хотелось.
Перебраться на кого-нибудь еще? На кого? На Виталика? На Люську? И что толку? «Сперва кажется: все по-другому, — немедленно вспомнились унылые слова Морпиона. — А приглядишься — то же самое. Везде то же самое…»
На собраниях приемыш снова сидел молчаливый, нахохлившийся, чем неизменно разочаровывал жаждущих развлечения слушательниц. Задирали его, подначивали — все зря.
— Виноват — судите… — упрямо бубнил он.
Крима чувствовал, как в нем исподволь вызревает бунт. Да, сегодня жизнь ему еще дорога, а завтра… Завтра он, не дослушав очередного вздорного обвинения, встанет с корточек и пошлет всех в чертоматку. Громко, во всеуслышание. Затем повернется и уйдет.
А дальше?..
А дальше отчинит что-нибудь этакое, от чего у всех шерстка дыбом станет. Холеная, розовато-рыжая… Вот возьмет, например, и в самом деле дернет Мышцу, чтобы Щипчики пол-Ногтя отхватили! И абсолютно все равно, что с ним потом за это сделают…
Глава 12. Возвращенец
Но лучше с чертом, чем с самим собой.
Не исключено, что так бы оно и случилось, будь у Кримы побольше времени: и в чертоматку бы всех послал, и Мышцу бы дернул, а там, глядишь, и в Бездну бы вышвырнули святотатца… Но времени, как выяснилось, не оставалось уже ни на что. На следующий день ближе к полудню внезапно объявили общую тревогу.
— Все по местам! Движемся на Дмитрия Неуструева! Прямым курсом!
Сердчишко екнуло. Вокруг заметались, загалдели. Крима бросился было на Левую, но тут же сообразил, что в контакт с его Родным Телом, как и прошлый раз, скорее всего, войдет Правая Танькина Рука. Догадка оказалась верна, однако те несколько секунд, потраченные Кримой, пока он выбирал, куда кинуться, потеряны были безвозвратно: Телотрясение настигло его посреди Предплечья — чуть не сорвался. Судя по всему, Танька и впрямь ударила Правой. То ли по тверди, именуемой Столом, то ли по самому Дмитрию Неуструеву.
На копытцах не удержался никто. Даже те, что поустойчивее, вынуждены были пасть на локотки и вцепиться в Эпителий. С четверенечек Крима поднимался, злорадно ухмыляясь. «Ну что? — подумалось ему. — Все еще уверены, будто чем-то управляете?»
Навстречу карабкались оглушенные чертики рыжеватой масти, а среди них… Поначалу Криме почудилось, что у него зарябило в глазенках. Но нет, среди удирающих с Запястья действительно затесался некто с прозеленью. Значит, все-таки не по Столу ударила Танька, если кого-то перебросило с Тела на Тело.
Чужака кренило заметно сильнее, чем остальных, а зеленовато-серая мордочка была перекошена шалой бессмысленной улыбочкой.
— А-а, Крима… — Язычок пришельца заплетался, тельце сотрясала крупная дрожь. — Я смотрю… прижился ты тут…
Это был Арабей.
— Что там у нас?!
— Погоди… — пробормотал Морпион, оседая на Запястье. — Дай… это… В себя дай прийти…
В вышине громыхнуло. Правая Рука взметнулась вновь, и Криме пришлось придержать сородича, чтобы тот, чего доброго, не упорхнул ненароком в Бездну. Сам Арабей, судя по всему, даже уцепиться ни за что не мог как следует. Впрочем, остекленелый взгляд его уже становился осмысленным.
— Так… — хрипло произнес пришелец, с помощью Кримы поднимаясь на подвихивающиеся копытца. — Быстро под Мышку!.. Там безопаснее… Вообще, учти на будущее: самое надежное укрытие…
— Под Мышку?.. — ужаснулся тот. — Домой! Слышишь? Домой! На Димку!..
Арабея пошатывало. Стоять прямо беженец был не в состоянии.
— Во!.. — сказал он, тараща глазенки. — А ты, я тут гляжу… п-по-розовел…
Не тратя больше слов, Крима схватил его за локоток и потащил в сторону Кисти. Морпион уперся, бодливо склонив рожки.