Бедра вбиваются в матрас. Я в отчаянии. Мне нужно чуть больше давления. И тут, как подарок, пальцы моего любовника касаются меня между ног. Да-а-а. Выдыхаю. Да! Чувствую тяжелую эрекцию, прижимающуюся к моей попке. Никогда еще мои сны не были такими реальными. Я задыхаюсь. По вискам катится пот. Мне так много всего… Его горячего дыхания сзади, его плотного мужского запаха, который мне безумно нравится, несмотря даже на подкатывающую тошноту, его крупных пальцев, сминающих нежную плоть. Так настойчиво и болезненно. Опускаю вниз руку, сдерживая его напор. Всего-то и нужно – касаться чуть-чуть нежнее. Он ловит ритм, сжимая губами мое ушко. Да-а-а, идеально. Вот так. Рефлекторно подаюсь навстречу, окончательно теряя контроль. И в какие-то совершенно рекордные сроки улетаю в открытый космос…
– Эй! А я? – сонно возмущается мой любовник. Меня бросает в пот. Ужас сковывает затылок, приподнимая тонкие волоски на теле, ведь до этого он всегда молчал. Память возвращается толчком. Отправляя в нокаут. Я в панике распахиваю глаза. Пытаюсь отползти, пока ничего непоправимого не случилось. Рев в ушах усиливается. Как и боль в голове. Впрочем, когда он в меня рывком погружается, я понимаю, что до этих пор ничего не знала о боли. Кричу:
– Нет! Не надо…
По инерции он врезается в меня еще пару раз. И каменеет за спиной, когда я всхлипываю:
– Пожалуйста. Не надо.
У меня болит все тело. Ужасно болит… Я тихо плачу. Он откатывается в сторону и в темноте нащупывает ночник. Свет в каюте включается одновременно с тем, как дверь в нее открывается. И все… Все словно застывает в каком-то безвременье. Пялюсь на застывшего у порога брата. Слезы градом текут по щекам. Я вижу буквально каждую его эмоцию. Непонимание, шок, ужас… Все, будто не со мной.
И этого я хотела? Аллах.
– Марат! - хриплю.
– Прикройся, Лала, пожалуйста!
Он так выглядит, что на него больно смотреть. В ужасе отворачиваюсь в поисках одеяла, а натыкаюсь на взгляд Назара. Мои глаза неверяще распахиваются.
– Ты? – выдыхаю едва слышно.
– А ты кого-то другого ждала?
Меня сносит волной исходящей от него ярости. Она пропитывает воздух в каюте. Проникает в легкие, просачивается в кровь.
– Ты изнасиловал ее?! – рычит Марат. – Лала! Он тебя изнасиловал?!
Брат сжимает кулаки и подходит к кровати. Каюта хоть и роскошная, не такая большая, чтобы в ней можно было где-то укрыться от его ярости. Я бросаю еще один панический взгляд на Звягинцева. А тот… Определенно никуда не собирается бежать. Он даже больше не зол. Он закрыт. Нет, эмоционально заколочен. И отстранен. Если я скажу, что меня изнасиловали – ему не жить. Если я скажу, что сама к нему пришла… Жизни не будет мне.
– Нет, – всхлипываю, обнимая себя руками.
– Ч-что?
– Нет. Произошла ошибка. Ч-чудовищная ошибка.
– Ошибка? – ревет всегда, клянусь, всегда сдержанный Марат, подлетая к нам и что есть сил толкая в грудь своего лучшего друга. – Ты трахнул мою сестру по ошибке?!
– Извини, не разглядел в темноте.
– Ты что, вмазанный? Ты под наркотой, да? И ей… ей ты тоже подсыпал?! – Марат лупит Назара, а тот и не сопротивляется. Мне ужасно плохо. Физически – в первую очередь, но еще и от того, что моя дурость выходит боком человеку, который совершенно точно ни в чем не виноват. Он же не виноват, так? Или… Я ничего не понимаю.
– Никто мне ничего не подсыпал! – пищу.
– Да что ты? Может, ты сюда по доброй воле пришла, а?!
На меня никогда так не кричали. Я сжимаюсь в комочек. Жалкая… Такая жалкая.
– Представь себе! – кричу в ответ, помня, что лучшая защита – это нападение.
– Ты сама пришла к Назару?!
Звягинцев складывает руки на груди и глядит на меня, иронично приподняв бровь. Он, по крайней мере, в шортах. Их резинка в моей крови. Я сглатываю тошноту. И прежде, чем меня выворачивает на пол, успеваю едва слышно заметить:
– Не к нему. Не… к… нему…
Марат брезгливо отскакивает. Каюта и коридор заполняются людьми, которые, видимо, вышли на крик. Я хотела пасть? Что ж, похоже, мой план сработал. Теперь можно мне умереть? Пожалуйста, можно? Желательно в тишине. Почему все кричат? Мне так ужасно плохо. Уйдите. Просто уйдите. Все. Но нет… Вокруг меня голоса. Мама плачет, ревет отец, я даже Баята, кажется, слышу.