К югу от Москвы положение вермахта было значительно более благоприятным. Две армии русских в районе Брянска вовремя не смогли отойти и были взяты в кольцо силами корпуса Маккенсена и группы Фитингоффа. Далекая 11-я армия взяла-таки Перекоп, вошла в Крым и сейчас вела ожесточенные бои за базу советского Черноморского флота Севастополь, падения которого также следовало ожидать со дня на день.
В Центральной Украине теперь уже и Харьков находился в глубоком немецком тылу. Лишь только на реке Миус до этого безостановочно двигавшиеся вперед немецкие танки были остановлены прибывшими с востока сибирскими частями. Ростов был захвачен с ходу, однако вскоре его все-таки пришлось отдать назад из-за усилившегося давления со стороны свежих частей Красной Армии. Все это говорило о том, что резервы Страны Советов все еще далеко не исчерпаны, однако всерьез об этом теперь уже никто и не думал. Согласно подсчетам, Советский Союз потерял территорию с населением более 70 миллионов человек, производившую в год более 800 миллионов пудов хлеба и более 10 миллионов тонн стали и проката, и было совершенно очевидно, что с подобными потерями не справится ни одна страна.
Было что предъявить фюреру, когда он наконец придет в себя. Москва и Украина пали, а Ленинград был окружен кольцом блокады. Знамена со свастикой развивались над башнями Кремля, и можно было наконец-то подумать об отдыхе. Правда, разведка доносила о том, что в незамерзающий северный русский порт Мурманск приходит уже второй английский конвой с оружием и боеприпасами, однако на готовившихся к празднованию Рождества фашистских функционеров особого впечатления это сообщение не произвело. По их мнению, с Советами вермахт должен был покончить уже к лету 1942 года!
Что же касается Черчилля, то уже 9 октября он выступил перед Палатой общин и заявил следующее: «В истории уже имело место одно падение Москвы, падение, закончившееся полным разгромом вторгшегося в Россию неприятеля. Было бы глупо считать, что Россия именно теперь сдастся, ее сопротивление будет сломлено, а ее народ безропотно пойдет под ярмо гитлеровской тирании. Германским лидерам следовало бы помнить, что Наполеон тоже вошел в Москву накануне зимы…»
Сталин также постарался максимально возможно использовать исторические параллели. 17 октября он вновь напрямую говорил с советскими гражданами по радио, впервые с момента падения Москвы. И люди вновь вставали целыми толпами возле рупоров громкоговорителей и вслушивались в его медленный, невыразительный голос с характерным грузинским акцентом, сейчас почему-то даже более заметным, чем раньше, и слушали, как он описывал нынешнюю трагическую ситуацию, связанную с потерей Москвы. Он говорил об огромных потерях советских войск, однако утверждал, что потери врага еще больше. Первой причиной поражения советских войск он назвал отсутствие второго фронта в Европе. Другая причина временных неудач Красной Армии, по его словам, состояла в недостатке танков и отчасти авиации.
«В современной войне очень трудно бороться пехоте без танков и без достаточного авиационного покрытия с воздуха. Наша авиация по качеству превосходит немецкую авиацию, а наши славные летчики покрыли себя славой бесстрашных бойцов. Но самолетов у нас пока еще меньше, чем у немцев. Наши танки по качеству превосходят немецкие танки, а наши славные танкисты и артиллеристы не раз обращали в бегство хваленые немецкие войска с их многочисленными танками. Но танков у нас все же в несколько раз меньше, чем у немцев. В этом временный успех немецкой армии. Нельзя сказать, что наша танковая промышленность работает плохо и подает нашему фронту мало танков. Но немцы вырабатывают гораздо больше танков, ибо они теперь имеют в своем распоряжении не только свою танковую промышленность, но и промышленность Чехословакии, Бельгии, Голландии, Франции. Без этого обстоятельства Красная Армия давно разбила бы немецкую армию, которая не идет в бой без танков и не выдерживает удара наших частей, если у нее нет превосходства в танках».