-- Ира? Харашо. Давай, вниматэльна будь.
Я нажимаю на "отбой". Парень закончил пересчитывать сигареты и оглядывает киоск. Красивый парень, лицо тонкое, одухотворенное...
-- Девушка, у вас ужасно грязная витрина! Цены на сигареты трудно разглядеть. Помойте ее, пожалуйста!
-- Хорошо.
Я беру в углу щетку с длинной ручкой и средство для мытья стекол.
Выхожу на улицу и мою стекла. Тру-тру-тру. Я старательная девочка. Я хорошая девочка.
Мне жарко, очень жарко, очень-очень.
-- Люда, привет! У тебя день уборки?
-- Сашка!
Улыбаюсь ему во все тридцать два и говорю:
-- Нет, я это... просто, чтоб Ирку не напрягать. Я болею. Она завтра вместо меня будет.
Сашка сегодня какой-то новый. Причесанный такой. Выглядит культурно.
-- На чай не зайду, тороплюсь. Мы с Ленкой заявление в загс отнесли. Свадьба у нас через месяц.
-- Как здорово! -- почти кричу я. -- Сегодня хороший день!
-- Не стой здесь, холодно. И... Ирке еще раз позвони, напомни, чтоб тебя не забыла подменить, а то она к друзьям своим уехала, а они у нее... такие... Иди!
-- Счастливо! Я ужасно рада! Я тебе зайца, что ушами машет, просто так подарю! -- Меня пробирает кашель.
Давясь им, захожу в ларек. Парень из табачной компании листает какой-то журнал.
-- Сколько? -- спрашивает он у меня. И я на автомате говорю:
-- Пятьдесят восемь.
Когда он уходит, я понимаю, что сказала ему правильную цену. Хотя у меня, наверно, тридцать девять температура.
Вот такая молодец, я отличный про-да-вец!
Ирка так и не приехала. Я прождала ее до девяти часов, я набирала ее номер каждые десять минут -- она не отвечала. Я думала про ДТП, про инфаркт, про падающие с крыш особо опасные сосульки.
Я ждала. Я ждала бы всю ночь, если бы ужасно не хотелось в туалет. Общественный уже закрыт, Ивановна давно домой ушла. А за ларьком дело делать как-то стыдно.
Потом я набрала шефа. Он приехал, забрал ключ и отвез меня домой.
-- Ирк, Ирк, -- ворчал он. -- Старший прадавец, повышенная зарплат, а атвэсвэннасть нэт! Иди, Люд, дамой. Атдыхай! Звани, кагда паправишься!
Открыв квартиру, я пулей бросилась к туалету. Счастье мое, сокровище мое, рай мой! Ошибалась я, ошибалась -- счастье не уродливо, счастье прекрасно... Пусть и с подвохом.
А потом я долго рылась в аптечке, пила таблетки, укутывалась в одеяла и пыталась заснуть.
Не было ни сна, ни бодрствования, хотя никто не стучал. Нет, стучало сердце. Наверно, все дело в нем. Нет покоя от него, проклятого.
Я не могу сама. Помогите кто-нибудь.
И я позвонила в скорую.
Я стою у окна и смотрю на черную землю. Снег сошел. Считается, что хорошо, когда уходит холод. Почему, ведь ему на смену приходит грязь?
-- Ой, да как тут кормят, сама догадайся! Когда это у нас за казенный счет хорошо кормили? -- это надрывается на телефоне моя соседка по палате, полная женщина лет сорока. Такие, идя из магазина с полными сумками еды, покупают у меня в ларьке журнал "Похудей-ка".
Да, кормят здесь не очень. Тушеная морковка да котлеты, в которых едва сохранился мясной привкус. А когда санитарка трясущейся рукой разливает компот, я всегда опасаюсь, что она его прольет. Но, как ни странно, этого ни разу не произошло. Годы опыта, что ли.
-- Воруют, конечно же, все воруют, -- уверенно говорит тетка в телефон. -- Себе и своим детям, а может, еще и продают.
Я не злюсь на них, даже если они воруют. Думаю, я это заслужила. Я не могу вспомнить всех, кого я обсчитывала. Где рубль, где два. Так я покрывала недостачи. Которые брались из сожранной моими друзьями соленой соломки и журналов, на которые проливался чай.
Я хорошо помню девочку в розовой куртке, которая купила у меня накладные ногти. Такая смешная девочка лет десяти. Она долго выбирала ногти, но в итоге остановилась, конечно же, на розовых. У нее было пятьсот рублей, и я обсчитала ее на десятку. Я отчетливо помню свою мысль: "По этой-то точно видно, что она не пересчитает". Девочка убежала, улыбаясь. А я потом вдруг страшно разозлилась на себя.
А вечером сказала Вере, что в аду черт прижжет раскаленную десятку к моему лбу.
Вера ответила, что девочка, которой на карманные расходы дают пятисотки, наверняка из хорошей семьи. Но потом добавила, что если уж говорить о чертях, то они непременно насчитают проценты.
Здесь, в больнице, у меня неделю держалась температура под сорок. Назначенные сначала антибиотики не помогали. Потом доктор сменил лекарство, как он сам выразился: "Вспомнил о старом добром доксициклине", и мне стало легче. Температуры сегодня нет, я чувствую себя очень слабой. Но лежать -- надоело, хочется хоть какого-то разнообразия. И я смотрю в окно, за которым черная земля.
-- Дочка!