Мороз научил меня другому -- танцам.
Зимой, по утрам, когда я открывала ларек, холод набрасывался просто со звериной лютостью. И тогда -- пока маленькая печка обогревала мой приют, я включала радио и начинала танцевать. Эти полчаса, пока Старый Хер еще не подвез свежие газеты, а народ не потянулся на станцию, были для меня временем танцев. Я изобрела свой неповторимый стиль, состоящий из скупых движений -- а в трех толстых свитерах и синтепоновой жилетке руками не помашешь, да и не стоит -- можно сбить что-нибудь с витрины, пространства-то свободного мало. Но я как-то умудрялась извиваться всем телом, задействуя все мышцы, какие только могла. Нужно было заставить кровь двигаться быстрее, нужно было согреться, давай, давай, детка!
Мужик, приходивший на остановку раньше всех, -- я не запомнила его лица -- он отпечатался в голове как всегда одинаковая слегка сгорбленная фигура -- наверное, видел мои выкрутасы, по крайней мере что-то в его облике говорило мне об этом, -- но никогда не подходил к ларьку слишком близко. Заметив его, я всегда прекращала танцевать и принималась поправлять товары, делая вид, что ужасно занята. А потом появлялся и босс с газетами, потихоньку начинали тянуться к окошку люди. День начинался...
Вечерами особое беспокойство обычно причиняли малые. Они возвращались со школы целыми табунами и часто осаждали мое бедное пристанище.
С громким ревом, разогнавшись, они всей толпой ударялись в стену ларька, раскачивая его так, что с витрин падал товар. Ирка всегда с ними воевала, хватала лопату для уборки снега, выбегала на улицу и угрожала разбить недоделкам головы, но мне совсем не хотелось повторять ее подвиги. Мой маленький кораблик переживал этот шторм, чтобы плыть дальше, по бурному людскому морю.
Малолетки научили меня посылать мир подальше, как бы он ни старался меня достать.
Толик всегда звонит не вовремя, впрочем, чему удивляться -- на то он и Толик.
Обычно он предлагает куда-то выдвинуться с его друзьями, чтобы в очередной раз жестоко ужраться водкой.
-- Привет!
-- Здорово! Возьмите, пожалуйста, сдачу!
-- Слушай, мы на хате у меня собираемся, приходи, а...
-- Да я завтра работаю... "Стори" нет, есть "Биография" и "Интервью". Будете брать?
-- Приходи, там неплохие ребята будут. Еж, у которого своя группа, Рубанок с новой девушкой, Жека Погремушка...
-- Не знаю я, мне рано вставать надо...
-- Да интересно будет, Погремушка стихи свои прочтет...
-- А во сколько собираетесь?
-- Подходи после восьми...
-- Ладно, я подумаю. Вам леденцы с каким вкусом? Есть клубника, малина, ананас... Я перезвоню, пока.
Сборище творческих алкоголиков, наверно, одно из самых унылых сборищ, какие только можно представить.
Аромат гниющих мозгов заполняет комнату за считанные секунды, а мы сидим не менее получаса и уже пропустили по две рюмки каждый. Народ благоухает вовсю.
Рубанок привел свою девушку -- крашеную брюнетку с серьгой в виде крошечного скорпиончика в ноздре. Она мало пьет и держится как-то застенчиво. Еж хмур и отчаянно критикует мироустройство. Погремушка машет руками, перебивая Ежа, и пытается с ним спорить:
-- Ты не прав, брат, вот не обижайся, но ты вообще ни разу не прав!
-- Ты вникни, вникни сначала, а потом ори!
-- Твой нигилизм устарел еще со школьных времен, вот поверь -- все это, извини, за выражение, хуйня полнейшая! -- Для убедительности Погремушка трясет своей кудлатой головой, а девушка Рубанка незаметно отодвигает от него тарелку, на которой разложены бутерброды. У нас сегодня хорошая закуска: пять бутербродов с колбасой и пять с сыром. Кто-то забыл посчитать себя, когда готовил. И еще есть маринованные грибы и огурцы-помидорки.
Еж смотрит исподлобья и пыхтит, оправдывая свое прозвище. Он ужасно смешон в гневе, все знают это, даже он сам. Из-за этого над ним часто подтрунивают -- просто чтобы поржать -- и на щеке у Ежа глубокий шрам: кто-то когда-то рассердил его по-настоящему, и он затеял драку.
-- Несовершенство мира является причиной возникновения творчества, -- неожиданно изрекает Еж, буравя взглядом Погремушку. -- Ничто в мире не заслуживает сохранения, все стоит пересоздать заново. Чтобы все было правильно. Раз и навсегда.
-- И книги все переписать? -- не унимается Погремушка.
-- Зачем переписывать? Написать новые! А старые будут не нужны просто.
-- То есть твои песни -- это такие песни, после которых даже Битлз будут не нужны? -- Погремушка взмахнул рукой и чуть не перевернул бутылку.
-- Э-э, аккуратно, поэт! -- деловито вставил Рубанок, поддержавший бутылку свободной рукой (другой он приобнимал свою девушку). -- Уважай водку-матушку!
Девушка Рубанка улыбнулась и что-то прошептала ему на ухо, а затем уткнулась носом в его шею. От Рубанка сегодня пахло хорошим одеколоном, и свитер на нем был новый -- по крайней мере, судя по тому что до этого он полгода ходил в одном и том же.