— Грейнджер… — раздалось издалека. — Тише… Успокойся. Вернись ко мне.
Она не видела Драко, только чувствовала его сильные горячие руки и то, как крепко он прижал её к себе, нервно извивающуюся и плачущую навзрыд.
— Тише, мелкая, тише… — шептал он ей в волосы. — А то нас услышат и уложат спать на неделю.
Она выскользнула из мира безумия и вцепилась в Малфоя. Гермиона дрожала как замёрзший птенец на морозе. Ей хотелось всё рассказать ему, пока он держал её так, словно действительно существует.
Он должен был узнать, что из себя представляет настоящая Гермиона Грейнджер. Глупая и недальновидная, гордая, властная и самоуверенная. Убийца.
— Я стёрла своим родителям память о себе и внушила им уехать в другую страну. Хотела спасти их от Пожирателей… — начала она, глядя на его сжатые губы: Драко недоумённо поднял бровь, слушая её с вниманием и тревогой. — И я ушла. Оставила их с пустотой вместо себя. И только через год после окончания войны, перед самым судом я узнала… — она заскулила, сжимая пальцы в кулаки от нестерпимого желания сделать больно своему телу, чтобы заглушить боль внутри. — Я узнала, что их убили в тот же день, когда я вышла из дома. Все, кроме меня, Гарри и Рона, знали об этом. Я весь год жила, считая, что они в безопасности, что они уехали в Австралию… Но… Они уже были мертвы… Целый год, Драко! Это я убила их! Я должна была их спрятать… Должна была быть с ними, защитить их… Но я… Драко… Я сама отдала их в лапы убийц! Я им ничего не объяснила, не поговорила по-человечески! Я думала, что всё делаю правильно! Я последняя тварь, бросила их одних — таких беззащитных, опустошённых, потерянных!..
Она, задыхаясь до судорог в лёгких, забилась в рыданиях и попыталась вырваться из рук Драко. Ей хотелось орать и бесноваться, тело ломало как никогда. Но Малфой был сильнее. Он крепко держал её, тихо шепча:
— Тише, крошка… Тише… Ты не убийца. Ты не такая, Грейнджер. Не бери на себя так много…
Она не могла с ним спорить, то ныряя в бездну забытья, то возвращаясь в его объятья. Но ей так хотелось накричать на Малфоя, что он ничего не понимает, что он не знает, как это больно и ужасно узнать, что твои действия привели к смерти двух самых родных, невинных людей… Весь год она что-то делала, смеялась, мечтала, стремилась к чему-то, а их уже не было…
Она смутно помнила, как Драко мягко целовал её в висок и что-то шептал на ухо, убеждая, что она ни в чём не виновата. Говорил, что виновен больше неё, ведь он сделал так много всего паршивого намеренно, а её вина лишь косвенна. Он шептал, что ей надо смириться со случившимся и жить дальше, потому что так бывает, потому что с ним случилось почти то же самое, и он живёт с этим. Он говорил, что понимает её, что никогда не был один, и ему страшно. Так страшно, что первые дни после смерти Нарциссы он не вставал с кровати и лежал, закрыв глаза и прячась под одеялом. Но он заставил себя жить дальше. Так бы хотела его мать.
— И ты должна жить и помнить своих родителей, — отрывисто и нервно говорил Малфой. — Я уверен, они в тебе души не чаяли, ты должна перестать мучить себя ради них. Поняла? Потому что если ты, Гермиона Грейнджер, смелая, умная и уверенная в себе колдунья, не можешь быть сильной, то кто тогда сможет? — отчётливо услышала она и, открыв глаза, увидела, что в этот момент Драко смотрел на неё со злым отчаяньем.
Гермиона ласково погладила его по бледной щеке, на которой проступил нежный румянец. Его серые большие глаза сверкали в темноте как два бриллианта. Она заметила слёзы на его длинных ресницах, и это так тронуло ведьму, что темнота вдруг начала отступать от её больного сознания. Она расступалась перед напором парня, крепко обнимавшего её за плечи и талию и говорившего так убедительно.
— Хочешь правду, Грейнджер? — спросил он, обхватывая её ладонь и сжимая. — Ты определённо в моём вкусе… Просто… Я никогда не посмел бы и подумать о том, что быть с тобой возможно.
А потом она лежала без сил в его руках и слушала рассказы Драко: о его сожалениях, о матери, о том, как раньше он сражался против чего-то и, как оказалось, был неправ, как боролся с тем, чего и сам не понимал толком. И что она, Гермиона, не должна поддаваться на уговоры Скримджер и стирать память, потому что память это то, кто мы есть.
— И я не хочу, чтобы ты забыла обо мне… Я обещаю, что спасу тебя, Грейнджер. Не делай ничего. Слышишь? Я помогу тебе.
Вот что он сказал, прежде чем отнести её в комнату, когда Матиас подал знак.
Гермиона помнила, как мягко Малфой поцеловал её в лоб и в губы. И он улыбался. Она точно видела его улыбку. Грустную и немного кривую, но полную подбадривающего одобрения. Драко надел на её палец кольцо и прошептал:
— Это моей матери… Я обязательно вернусь и заберу его… И тебя заодно…
А дальше — разговор со Скримджер и зелье… и Гермиона проснулась одна с ощущением, что он ей приснился.
Нет, Драко реален. Это он так жарко и жадно целовал её вчера (а может быть, и неделю назад: она не знала, сколько времени прошло с их последней встречи). Это он шептал, что хочет сойти с ума вместе с ней. Это он так жёстко вколачивался в неё, и ей нравилось, потому что в эти мгновения Гермиона чувствовала себя живой, настоящей, чувствовала, что этот мир, где Драко с ней, не плод её больной фантазии. Он так же реален, как и это колечко на пальце. С надписью про вечную любовь. Но разве она достойна любви? Нет, она не может на неё надеяться…
Гермиона повернула голову в сторону и увидела два круглых пластмассовых голубых глаза.
— Привет, Малфой, — хрипло прошептала она и притянула мягкого зайца к себе. — Прости, но я забуду о тебе… Нам всем так будет лучше…
И она заплакала, и это были слезы печали и сожаления.
***
Первые дни вне больницы Драко ощущал себя, как животное из зоопарка, которое неожиданно выпустили на свободу. Он был потерян и дезориентирован. Малфой сразу же написал письма друзьям с извинениями за своё прошлое идиотское поведение и сообщил, что жив, а «Ежедневный пророк» слишком рано празднует его кончину.
Через два дня бесцельного хождения по лабиринтам своего огромного тёмного мэнора, наполненного призраками прошлого, он чуть не сошёл с ума от одиночества. Ему не хватало общения, матери, друзей, но особенно сильно не хватало её. Он постоянно думал о Грейнджер. То, что раньше казалось чем-то само собой разумеющимся, вдруг окрасилось в новые цвета. Драко вспоминал их душевные посиделки на чердаке, её глаза, позолоченные рассветом, как они переглядывались в столовой, как она задевала его бедром или кончиками пальцев, когда проходила мимо, с каким искренним интересом Гермиона слушала его и смеялась над его шутками, морща свой точёный носик с веснушками. И то, как отдавалась ему, маленькая и горячая, дикая и страстная ведьма с невероятными кудрями.
Тёмные коридоры и серые лестницы пропадали из реальности, когда перед глазами всплывали воспоминания о всех тех днях, что он провёл в клинике. Самых волшебных и наполненных чудесами. И наибольшим чудом было то, что Грейнджер — девушка, которая ненавидела его и которую он терпеть не мог — так легко и быстро стала ему близким человеком.
Быть вместе с ней тогда казалось безумием, а сейчас — самым что ни на есть нормальным положением вещей. Её маленькая ладонь в перчатке, сжимающая его руку — вот что действительно было правильно. Её прекрасные губы, так возбуждающе стонущие его имя — то, что он никогда не хотел бы забыть и был готов слушать ещё и ещё.