Она облизнулась, остановившись взглядом на его губах.
— Гарри… С ним всё хорошо… Я… Он… — слёзы полились из её глаз. — Гарри больше не верит мне. Я уже второй раз в этой клинике. Я жила у него, когда это произошло… Отпусти, я тебе покажу.
Грейнджер сняла свою кофту, затем топик и осталась в одном простом белом лифчике. Малфой заметил, как торчат её соски под тонкой тканью. Но она показывала совсем не это. Он разглядел на её груди, руках множество шрамов, более заметных и объёмных, чем на лице и шее.
— Тем прекрасным летним днём ничего не предвещало беды. Я давала интервью, и журналист спросил о личном… Неважно, о чём. Это так задело меня, что ночью со мной случился сильный приступ. И это после целого месяца лечения! Я не знаю, как это произошло… Не помню. Когда Гарри пришёл в мою комнату, я билась в истерике и рвала на себе кожу… — ведьма расплакалась, громко всхлипывая и глотая последние слова.
Странно было видеть, как она ломалась, сидя на его коленях и сотрясаясь в рыданиях. Гермиона Грейнджер, девушка, которая в представлении Малфоя, что уж там скрывать, всегда была раздражающе сильна волей и остра на язык, плакала как ребёнок. И всё, что он помнил о ней, о её здравомыслии и силе воли, стиралось с каждой её горькой слезинкой. Драко не понимал, почему, но чувствовал боль и разочарование. Лучше бы она ещё раз избила его! Он не знал, что делать с такой Грейнджер, и просто сжал её маленькое трясущееся тело в своих объятиях.
— Не плачь… Не плачь, всё хорошо… Не надо плакать… — приговаривал он, словно она была малышкой, потерявшейся в огромном пустынном мире. — А то мне придётся позвать одну из этих принцесс, больше похожих на драконов, чтобы она влила в тебя ведро успокоительного…
Грейнджер сквозь всхлипы тихо рассмеялась, поливая его плечо тёплыми слезами.
— Поэтому я не могу ни о чём просить Гарри… Я прошу тебя, Малфой… Пожалуйста… — упрямо бормотала она. — Он пережил со мной много приступов, прежде чем обратиться в Мунго. Он не заслужил ещё бóльших хлопот. Он не заслужил…
Драко тяжело вздохнул.
— И что же ты сделаешь? — он не понимал её желания, ведь без магии, которую здесь довольно успешно заглушали, даже волшебная палочка ничем бы ей не помогла.
— Я превращусь в птицу и улечу отсюда… — прошептала она с наивной надеждой.
— И куда ты улетишь? — Малфой слышал, как успокаивалось её дыхание.
— Не знаю, куда-нибудь подальше от этого места…
— От себя не улетишь, Грейнджер…
— Я попытаюсь.
Они помолчали. У Драко так и вертелся на языке вопрос, что же случилось с ней, что именно вызывает её приступы. Но он знал, что не может сейчас спросить об этом. Грейнджер затихла и, кажется, пригрелась в его руках, а он наслаждался запахом её волос и не торопился отпускать. Она была маленькой и тёплой. И в его душе росло чувство, которое он не понимал и не должен быть испытывать по отношению к ней. Когда Гермиона вот так доверчиво льнула к нему, сжимая пальцами пижамную рубашку на его спине, хотелось защищать её. Драко никогда не видел и не знал Грейнджер такую — заплаканную, обнажённую не только физически, но и душевно.
— Малфой… Спасибо… — прошептала она.
— Я пока ни на что не согласился. — Драко как мог отталкивал от себя желание спасти её.
— Но ты уже задумался! — Грейнджер посмотрела ему в глаза. — Сколько тебе осталось лечиться?
— Дней девять.
— Я постараюсь убедить тебя, — она хитро улыбнулась, вытерев слёзы со щёк, скатилась с его колен и начала одеваться.
— Эээ, — Малфой покачал головой, — нет, ты всё делаешь неправильно!
— В смысле? — она натянула больничные шмотки, закрывая прекрасный вид на свои чудесные сиськи.
— Чтобы меня убедить, надо раздеться, а не наоборот! — усмехнулся он.
Гермиона задумчиво провела пальцем по своим губам:
— Спать с тобой ради спасения?
Он поиграл бровями.
— Ну да, идея класс! — он нагло улыбнулся. — Выйду на волю и всем расскажу, что переспал с сумасшедшей Героиней.
— А то, что я магглорождённая, тебя не отвращает от меня? — она закатала рукав, чтобы показать запястье с побелевшими шрамами, образующими слово «грязнокровка».
Мерлин… Он на миг задумался, разглядывая неприятную надпись, а потом пожал плечами и самоуверенно хмыкнул:
— Думаю, это мне только на пользу — меня сразу зауважают.
— Или убьют, дурачок… Кто тебе поверит? — она не обиделась, а только мягко пихнула его в плечо, и он вспомнил этот жест — Гермиона часто поступала так со своими друзьями: ласково хлопала их по макушкам или толкала, заливаясь смехом.
Раньше. В Хогвартсе. До войны.
— Нет, я пойду другим путём… — весело продолжила Грейнджер. — Давай для начала сделаю массаж.
— Эм. Ну ладно… — согласился Малфой со смешком. — Тоже неплохо.
Грейнджер не шутила и действительно принялась делать ему массаж. Словно хотела занять руки. Уселась позади и, почти обняв ногами, заставила снять рубашку. Долго мяла его спину. Сначала очень жёстко. Но он позволил ей это. Драко выносил её пытку, стиснув зубы, но скоро не выдержал и, застонав от боли, ругнулся. И она начала действовать нежнее, гладить его и почти щекотно пощипывать. А потом вдруг поцеловала. И ещё раз. Маленькие ладони оказались на его груди, а тёплые губы ласково гуляли по спине Драко.
Он на миг задохнулся. Это было слишком неожиданно и приятно…
— У тебя красивая кожа, Малфой… — проговорила Гермиона между поцелуями. — Я словно целýю шёлк. — Она провела влажную дорожку языком, вызвав его прерывистый выдох. — Или лижу сливки…
— У меня везде такая кожа… Мерлин… — пробормотал он, кусая губы от возбуждения: так и хотелось обернуться, схватить её и…
Он лишь тяжело дышал, удерживая себя от необдуманного шага.
— Всё, массаж окончен, — ведьма вдруг шлёпнула его по спине, нагло прерывая блаженство.
— Грейнджер! Умеешь ты обламывать! — недовольно отозвался Драко, поёжившись.
Она уселась рядом и, кинув в него пижамной рубашкой, хихикнула:
— Есть такое. Одевайся! — и вдруг аккуратно взяла его за забинтованную руку и спросила: — Ты правда не хотел себя убивать?
— Нет… Я… Да, чёрт побери, всё это так достало меня, навалилось кучей! — Малфой посмотрел на свою руку, где пульсировала заживающая рана, и ему так захотелось всё рассказать ей. — Кое-что случилось… Я хотел напиться и зашёл в этот бар. Поскандалил с официантом из-за того, что тот не хотел мне наливать, а потом всё-таки напился и… психанул. Увидел на столике нож и прямо при всех срезал метку с кожи…
Гермиона ахнула.
— Ты порезал себя? Чтобы убрать её? — она осторожно провела пальцами по бинтам, совсем невесомо. — А вторую зачем?
Драко взял её за руку и отвёл подальше, на всякий случай, но не выпустил. Ощущение её маленькой ладони согревало его. Он словно совершал преступление, касаясь Грейнджер. И ему нравилось. Он чувствовал себя вором, крадя капли её близости.
— Официант, придурок, бросился на меня, сбил с ног… И вот результат. Но тут уже всё зажило… — продолжил он, показывая второе запястье, на котором бинт был намотан на всякий случай, рана там давно затянулась и не беспокоила.
— Что случилось с тобой? До всего этого? — поинтересовалась она.
Драко окинул Гермиону долгим взглядом. То, что с ним случилось… Воспоминание отзывалось болью в сердце, и он тяжело проглотил комок, прежде чем признаться ей.
— Меньше месяца назад погибла мама. На неё напали… — Грейнджер задрожала, открыв в ужасе глаза, и слёзы в тот же миг потекли по её щекам.
Она поскорее вытащила ладонь из его руки и закрыла лицо.
— Прости, что спросила. Прости, мне так жаль… — Грейнджер снова плакала, и Драко подумал, что сейчас она очень похожа на маленького воробья.
Он положил ладонь на её плечо и мягко сжал:
— Ты не знала, Грейнджер. Я понимаю, ты же здесь столько времени, а там в мире происходит такое… — он упёрся взглядом в пол, продолжая свой рассказ: — Убийц не нашли. Я готов был подозревать каждого. Срывался на всех, на знакомых и друзей, и они разбежались от меня. Блейз, Пэнси, Тео, я со всеми поссорился, наговорил лишнего… Знаю, что обидел их. Мне было так тошно. Я остался совсем один, вот и не выдержал. И теперь в моём деле будет ещё и метка, что я лечился в дурдоме… Ко всему прочему «добру»… — Гермиона внимательно слушала его, глядя совсем другими глазами, как будто и он снял маску и предстал перед ней не тем напыщенным индюком и придурком, каким был раньше, а обычным парнем, человеком, который может чувствовать и страдать.