Рен захлопала ресницами и ответила – несколько удивленно:
– Но они же не злодеи? Ну… Кассий, возможно, зато Брут делает все на благо Рима.
– «Не потому, что я любил Цезаря менее, но потому, что я любил Рим более»[23], – процитировал Джеймс.
– Такова твоя точка зрения, Рен? – спросил Ричард.
– Ее точка зрения – это и моя точка зрения, – изрек Александр, сместившись на самый край диванчика и согнув длинные ноги так, что колени оказались почти на уровне груди. – «Цезарь» относится к другому роду трагедий, нежели «Макбет».
– И в какой он категории? – Мередит.
– Черт меня подери, если я знаю. – Александр.
– Александр! – Фредерик.
– Прошу прощения. – Александр.
– По-моему, ты слишком усложняешь, – встрял Ричард. – У «Цезаря» и «Макбета» одинаковый расклад. Трагический герой: Цезарь. Трагический злодей: Кассий. Нечто среднее: Брут. – На его губах заиграла слабая, почти ленивая улыбка. – Наверное, его можно приравнять к Банко.
– Погоди, – начал я. – Что делает Банко…
Но Джеймс с выражением крайнего негодования на лице прервал меня.
– Ты считаешь, что Цезарь трагический герой?
– Очевидно, – фыркнул Ричард. – Кто еще?
– Хм, да. – Филиппа ткнула пальцем в Джеймса. – Брут.
– Антоний ясно это показывает в пятой сцене пятого акта, – добавил Александр. – Там твоя реплика, Оливер. Что он говорит?
– «То римлянин был – благородней всех.
Все заговорщики… – Апчхи! – …за исключением
Его, так поступили, как он сам,
Из ненависти к Цезарю; один
Он, повинуясь чести и любви
К общественному благу, к ним пристал»[24].
Александр пожал плечами и добавил:
– Вот оно.
– Нет, – Ричард покачал головой. – Брут не может быть трагическим героем.
Джеймс смотрел ошарашенно.
– Почему?
Ричард едва не расхохотался.
– Ведь у него по крайней мере четырнадцать трагических пороков! Предполагается, что у героя должен быть всего один.
– Цезарь амбициозен, как и Макбет, – заявила Мередит. – Элементарно. Самый главный трагический порок Брута состоит в том, что он настолько туп, что не слушает Кассия.
– Как может Цезарь быть героем? – осведомилась Рен и посмотрела на Ричарда. – Он умирает в третьем акте.
– Да, но пьеса названа его именем, верно? – выпалил Ричард: он так спешил это объяснить, что слова вырывались прямо на вдохе. – Как и остальные трагедии.
– Серьезно? – произнесла Филиппа ровным тоном. – Ты собираешься строить аргументацию, отталкиваясь от названия пьесы?
– А я все еще жажду услышать про четырнадцать пороков, – заметил Александр.
– Я не имел в виду, что их точно четырнадцать, – тихо вымолвил Ричард. – Попробую выразиться по-другому… Невозможно выделить, что именно приводит к тому, что он кончает с собой.
– Разве нельзя утверждать, что трагический порок Брута в его непреодолимой любви к Риму? – спросил я, переведя взгляд на Джеймса, который, прищурившись, пристально разглядывал Ричарда.
Фредерик безмолвно застыл у доски, слушая нас.
– Нет, – повторил Ричард, – помимо прочего есть его гордость, его самодовольство, тщеславие…
Ясный голос Джеймса прорезал низкий, царапающий баритон Ричарда.
– Но ведь это по сути – одно и то же, что ты должен понимать лучше всех.
В галерее воцарилась гробовая тишина. Джеймс стиснул зубы и уставился на Ричарда. Я знал, что он не собирался говорить вслух ничего подобного, и мое сердце бухало так, будто я сам сболтнул это несколько секунд назад.
– Что ты сказал? – спросил Ричард ледяным тоном, и волосы у меня на затылке встали дыбом.
Джеймс сглотнул и ответил:
– Ты меня слышал.
– Да, мать твою, слышал, – процедил Ричард, и от звука его голоса у меня мурашки побежали по спине, замораживая все позвонки. – Я даю тебе возможность забрать свои слова обратно.
– Джентльмены. – Я почти забыл, что Фредерик был в комнате: он говорил очень тихо, и на мгновение мне почудилось, что он сейчас потеряет сознание, шокированный ситуацией. – Хватит.
Ричард, который практически сполз с кушетки и наклонился вперед, как зверь, готовившийся к прыжку, резко откинулся на подушки.
Джеймс нервно облизнул нижнюю губу и отвел взгляд.
– Прошу прощения, Ричард, – коротко и сухо произнес он. – Мне не следовало так говорить.
Гнев исчез с лица Ричарда, подобно молниеносной вспышке, хотя в его глазах осталась неожиданная удрученность… но лишь на мгновение. Он печально улыбнулся.