Сошлись на том, что Киселевы на некоторое время задержатся, а за это им устроят бенефис.
— А что будет с Тодей? — в который раз спрашивала у своего мужа озабоченная Анна Ивановна.
Сам Тодя все это время ходил как в воду опущенный. «Неужели, — мучился он, — они уедут, а меня оставят?»
— Тодя, — как-то спросил его Алекс во время ужина, — ты хочешь поехать с нами в Вену?
Тодя только головой кивнул: «хочу».
— Тогда надо сходить к твоим родителям и поговорить с ними.
И снова они идут втроем по Дворянской улице.
Кто же мог подсказать Фуге, что появится такой дорогой гость? Только что собачонка бегала, высунув язык, и вдруг остановилась. Завиляла хвостом, отбежала в сторону, снова остановилась, недоверчиво принюхиваясь к непривычному для нее запаху. Что-то ее друг и хозяин сильно изменился. Надолго куда-то исчезает. Правда, как только появляется, угощает ее, гладит и ласкает. Но все равно, это не то, что было раньше, когда друг друга понимали с полуслова. Все это Фуга ему уж как-нибудь простила бы, если бы не эти непривычные, чужие запахи. Почему-то от него теперь пахнет конюшней, хотя до этого от него пахло речной свежестью и ветром. Раньше, бывало, хозяин Фуги врывался во двор как ураган и тут же бросался к будке. Теперь же он на удивление всем стал важным, степенным. Одет так, что уже не прыгнешь пыльными лапами к нему на грудь. Руки запускает в боковые карманы куртки. На ногах у него что-то скрипучее, а лизнешь — на языке остается вкус чего-то холодного и терпкого, как у засохшей шкуры на бойне.
— Фуга! Ко мне!
Это же голос Довидла! Поджав уши, Фуга повизгивает и от радости ползет на животе, льнет и ластится, как тогда, когда, кроме них двоих, никого на свете больше не существовало.
Первой вслед за Фугой приход гостей замечает Рохеле. Она сидит и вяжет для себя цветные варежки. Клубок прыгает в ее широком подоле, будто разыгравшийся котенок. На ногах у нее зашнурованные сапожки на высоких каблуках. Тодя искоса глянул в ее сторону. «А подбородок у нее знай себе растет». Он посмотрел в конец двора. Тропинки позарастали спорышем. Бревна и доски потемнели от времени, но лежат там, где лежали. Полуразвалившаяся избушка Хаим-Бера на замке, и оба ставня заколочены. Здесь же недалеко валяются обломки повозки Хаим-Бера — два лопнувших колеса, ржавая ось и порванная юфтевая шлея. Тодя еще не знает, что извозчика хватил удар и кто-то из местных благотворителей отвез его, парализованного, в богадельню.
Мать стоит с засученными рукавами и месит в деже густое тесто, но Тоде кажется, что в подвале уже пахнет свежеиспеченным хлебом. Так и хочется крикнуть: «Дай мне, мама, свежую лепешку с молоком!» От только что сваренной картошки валит густой пар.
Мамины усталые глаза излучают улыбку:
— Какие важные гости, а у меня тут такой бедлам!
Басшева не знает, куда деть свои набрякшие руки, измазанные тестом до локтей. Она подставляет щеку, и ее младший сыночек подскакивает и целует то место, где растет крохотная бородавка с двумя тоненькими небольшими волосками. В доме не прибрано. Мать немного смущается и высматривает место, где почище, чтобы усадить гостей.
Тодя глянул на облупившиеся стены с густыми наплывами плесени по углам. Мать оправдывается:
— Грех жаловаться, но Лейви давно уже сидит без работы. Все было как у людей: работал, получку приносил. Он даже купил себе пару новых ботинок, а мне бумазейное платье и уже было договорился обить сырые стены досками и оклеить их обоями, так, видите ли, ему вдруг захотелось, чтобы хозяин прибавил жалованье.
Тодя понимает, что маму все это огорчает, но Анна Ивановна, кажется, неглупая женщина, а подливает масло в огонь:
— А почему бы нет?
— Почему нет? — переспрашивает мать, и лицо ее перекашивается, будто проглотила что-то кислое. — Потому, что хорошему и плохому нет предела. Ведь я его умоляла, чтобы он этого не делал, не время, говорила я ему, семь раз отмерь и один раз отрежь. Так разве дети слушаются? — Мать краем глаза посмотрела на Довидла. — Не успел еще Лейви в тот злосчастный день раньше времени зайти в дом, а я уже за версту почуяла, какую «радостную» весть он нам принес.
— Мама, а где он, Лейви?
— Где ему, дитя мое, быть? Работу ищет.
Когда пришел отец и Киселевы заявили ему, что они хотели бы взять с собой Тодю в Вену, он, а не Басшева, тут же ответил им категорическим отказом. И при этом сказал: