У стены на полу расположилась группа красноармейцев. Сидят неподвижно, будто ждут, что их вот-вот увековечат на семейной фотографии. По углам расставлены ручные пулеметы. У самого порога, возле кадки с замешенной половой, так же неподвижно сидит старшина. Лицо его прорезано глубокими, черными от въевшейся земли складками. Прядь волос упала на широкий лоб. Из прилипшей к губе самокрутки змеится дымок. Руки он держит в карманах галифе.
Такие «бродячие» группы красноармейцев нам не в новинку.
— И долго вы собираетесь здесь сидеть? — спрашивает Елисеев.
Ответа не последовало, и Елисеев повторяет вопрос.
— Слышу, не глухой, — открывает наконец рот старшина. — Если вам здесь места не хватает, ищите себе другую хату.
— Нам предстоят тяжелые бои, старшина. Нам, а не вам, придется защищать это село. Патронов и гранат у вас, вижу, более чем достаточно. Оставьте часть нам.
— А винтовку мою не хочешь? — говорит старшина с издевкой и бросает на Елисеева обжигающий взгляд.
— Винтовка ваша мне не нужна.
— В соседних домах полно красноармейцев, поди попробуй, — может, там поживишься. А у нас ничего не получишь. Видишь противогазовые сумки? В них тоже патроны… Не лапай, не твои. А ну, отпусти! За патроны я горло перегрызу.
Не зря говорят, что злой язык куда хуже, чем тяжелая рука. Если на такие слова не ответишь, проглатывай их, как горькую пилюлю. И Елисеев отвечает:
— Вы же не пьяные, неужели не понимаете, что́ вам говорят? Эти патроны сейчас нам куда нужнее, чем вам!
— Понимаю, да зря агитируешь, не поможет. Никому не известно, что кого завтра ждет. А с тобой только потому разговариваю, что вы не отступаете, держитесь, хоть немец и прет.
— Пошли к старшему лейтенанту!
— Он меня не звал, и у меня к нему дела нет.
— Может, хотите, чтоб он сам к вам пришел?
— Это уж как ему угодно.
Елисеев посылает Бокова к командиру роты и тоже опускается на пол. Так они и сидят друг против друга, будто сошлись два петуха. А что, если Ивашин потребует к себе старшину и тот не захочет пойти? Ничего, надо думать, Елисеев уж как-нибудь его заставит…
Старший лейтенант приходит сам. Старшина, как и мы, курсанты, встает. Представляется: фамилия его Евстигнеев. Теперь уже старшина и наш командир стоят друг против друга, стоят и молчат — до тех пор, пока Евстигнеев, видимо, не прочел на лице Ивашина что-то такое, что заставило его простуженным голосом скомандовать своим красноармейцам:
— Встать! Прошу прощения, товарищ старший лейтенант.
— Садитесь! Вы все из одной части?
— Нас здесь двадцать пять человек из одной ударной роты. Девять пристало к нам по пути. Нам было приказано до наступления темноты удержать немцев, чтобы наш полк мог отойти. Приказ мы выполнили.
— Если одна рота справилась, почему же отступил полк?.. Впрочем, можете не отвечать. Не вы несете за это ответственность.
— Товарищ старший лейтенант, наш полк не отступил. Он получил новое боевое задание, но мы уже не могли с ним соединиться. У нас было много тяжелораненых, в том числе командир роты. Мы их вывезли на двадцати повозках и у реки Протвы передали капитану медицинской службы. У меня есть соответствующая бумага. Разрешите показать?
— Не надо. Почему же вы вернулись сюда? И где это вы достали столько гранат и патронов?
— Вернулись потому, что надеялись соединиться где-нибудь здесь, в районе Детчино, с нашим полком, но никого уже не застали. Патроны и гранаты взяли у тех, кто больше не может стрелять.
— Взялись бы вывезти отсюда моих раненых?
— Если это приказ, я обязан выполнить. Но мы, двадцать пять, все равно сюда вернемся. За остальных девятерых ответственности не несу. Они участвовали с нами только в одном бою, при переходе шоссе, и их я почти не знаю. А позиция ваша с недостатком: до леса рукой подать. Для трусов это подходяще, можно незаметно улизнуть. Своих я предупредил: если кто-нибудь отступит без приказа, стреляю сначала в него, потом в фашиста.
— Сколько фашистов уничтожили вы лично?
— Не считал, но мало.
— Ничего, еще успеете. Только не из наших окопов. Здесь вы можете несколько часов отдохнуть. Накормить не могу, у самих ничего нет. Половину патронов и гранат приказываю отдать нам. Мы не вправе оставить этот участок, даже если возникнет опасность полного окружения, у вас же такое право есть. Никто вас за это не осудит.