— Кто ты? — спрашивает он меня.
Я молчу.
— Кто он? — обратился он к полицаю.
— Говорит, что еврей, — отвечает тот, не повернув головы.
— Он такой же еврей, как и ты. Просто со страху рехнулся.
Человек с повязкой спустился с последних ступенек, поглядел на меня, покачал головой, потом, опасливо осмотревшись по сторонам, спросил тихо:
— Ты знаешь, что тебя ждет?
— Меня расстреляют, а ты здесь умрешь от голода, холода и побоев.
— Не кричи, — перебил он меня, — слушай, что тебе говорят. Тут евреев не расстреливают. Смотри туда, видишь, вон за теми бараками глубокие ямы, это были когда-то картофелехранилища, потом в них свозили нечистоты. Туда тебя бросят, и там ты будешь стоять по шею… Я врач и могу поручиться, что за одну ночь ты не умрешь. Слышишь, как они кричат, слышишь? — Он потянул меня за руку.
Да, я действительно услышал, но, кроме того, и увидел… увидел Пименова и Сергеева, неотрывно смотревших в распахнутую дверь.
Пока доктор говорил, полицай стоял, не трогаясь с места, но, как только тот взял меня за руку, полицай оттолкнул его.
— Отойди! Тебя это дело не касается, — буркнул он. — Не отойдешь, начальника позову.
— Следующий! — донесся голос белогвардейца.
Пименов и Сергеев приблизились на несколько шагов. Когда полицай отвернулся, я им кивнул головой и сделал рукой знак, чтобы не уходили. Они, кажется, поняли.
«Если полицай от меня не отстанет, — решил я, — удавлю его, а то вцеплюсь и утащу вместе с собой в яму, и тогда меня застрелят».
Последний пленный вышел из комнаты, когда уже стало темнеть. Белогвардеец, видимо, устал.
— Отведешь их сам, — приказал он полицаю.
Я шел последним. Все пленные были уже в бараках. Я попытался отстать и вдруг увидел: наперерез нам быстро шел Сергеев, за ним следом Пименов. Николай поравнялся с полицаем, и я услышал:
— Этого парня отпусти, — Сергеев показал на меня.
— А если не отпущу?
В то же мгновение полицай упал как подкошенный. Я знал силу Николаева удара. Надо полагать, не так-то скоро полицай придет в себя.
НЕ ПОГИБАТЬ ЖЕ ДРУГУ…
Мы бежали что было сил.
Попытались втиснуться в один барак, в другой — напрасная затея. Вплоть до самых дверей они так набиты людьми, что некуда ногу поставить. Запыхавшиеся, бросились мы к бараку, откуда только что вышло несколько человек: они прислонились к стене, глубоко и жадно вдыхая холодный, свежий воздух.
— Еще немного, и я задохнулся бы там. Лучше тут помереть, чем вернуться в барак, — громко жаловался один из них.
Где-то позади раздался протяжный свист. Сергеев решительно направился к входу и гаркнул:
— А ну-ка, полундра, расступись, дай дорогу пехоте!
С тех пор как мы в плену, у Николая впервые такое приподнятое настроение. Он счастлив, что так удачно провел освободительную операцию. Видимо, не мне одному придавало мужества сознание, что дружба победила смерть, такую страшную смерть…
В глубине барака немного просторнее. Мои друзья обливаются потом, а у меня все еще зуб на зуб не попадает от внутреннего озноба.
— Глядите, — Сергеев показал рукой вверх, и мы задрали головы.
На стропилах под самой крышей сидели полуголые люди и искали вшей; из огромной плетеной корзины, подвязанной веревкой к балке, торчали две босые ноги, — как человек туда забрался и как оттуда выберется, уму непостижимо. Воздух такой тяжелый и спертый, что мы вынуждены остановиться и передохнуть. Да, пожалуй, сейчас уже можно остановиться; раньше следующего дня нас тут никто искать не станет. Мы уселись в самом дальнем и темном уголке. Отдышавшись, Николай поднялся.
— До моего возвращения не уходите отсюда.
— Ты куда?
— Раздобыть ему амуницию, — произнес Сергеев так, словно собирался зайти в ближайший магазин.
Пименов накинул на меня свою шинель и стал растирать мне ноги.
— Скажи на милость, — удивился он, — а я думал, они у тебя обморожены. Ты не заметил, — Пименов понизил голос, — остальные успели разбежаться?
— Нет, не заметил, — ответил я.
— О чем ты говорил с тем парнем, в ватнике?
— Я узнал, что его фамилия Клейнман, он шофер и работал до войны где-то под Киевом.
— Когда его уводили, мы с Колей пошли следом. Им так и не удалось живым бросить его в яму — он сопротивлялся, пока не застрелили. Так ты говоришь, Клейнман его фамилия, — у Феди заблестели глаза. — Запомню, обязательно запомню.