Говорят, ожидание доброй вести лучше, чем сама весть, но если беда перебегает дорогу, тогда, заупрямившись, и стрелки на часах движутся еле-еле. Сотней неотложных дел занят член Военного Совета, входят и выходят люди, беспрерывно звонят телефоны, но одна, сверлящая мозг мысль не оставляет его ни на минуту: с чем прибудет Сбытов? Клубы дыма тянутся из его трубки, в кабинете накурено, хоть топор вешай.
Около двух часов дня в кабинет вошел полковник. Он сообщил дополнительные факты, подтверждающие прежние донесения: немецкая танковая колонна находится в каких-нибудь пятнадцати — двадцати километрах от Юхнова.
Через несколько минут начальник Подольского пехотного училища генерал-майор Смирнов получил по телефону приказ немедленно выслать против наступающего врага передовой отряд курсантов. По той же дороге, по которой мы едем сейчас с Борисом Григорьевичем, мчалась тогда в Подольск военная машина. Сидящему там комбригу Елисееву предстояло с максимальной быстротой обеспечить выполнение приказа.
Теперь надо было отдать приказ к выступлению военным училищам, академиям, частям гарнизона — всем, кто способен был преградить фашистам дорогу на Москву.
После третьего донесения Сбытова дивизионный комиссар решил позвонить начальнику Генерального штаба. С маршалом Шапошниковым он сегодня уже разговаривал дважды, пытаясь уточнить положение на Западном фронте. И на сей раз начал с того же. Маршал Шапошников, который в армии славился сдержанностью и корректностью, не без злости напомнил, что за последние три часа дивизионный комиссар задает ему этот вопрос в третий раз. Константин Федорович не стал оправдываться и тут же выпалил: «Немецкие танки под Юхновом». На том конце провода молчали. Затем маршал попросил доложить подробнее все, что Телегину известно. Снова наступила тишина, которая длилась бесконечно долгие минуты. И вдруг эту настороженную чуткую тишину взорвал требовательный звонок телефонного аппарата, соединенного непосредственно с Кремлем.
Дивизионный комиссар снял трубку. На другом конце провода был Верховный Главнокомандующий. Сталин спросил, насколько сообщения авиаразведки соответствуют действительности и какие меры уже приняты. Любой ценой, закончил он разговор, враг должен быть остановлен — в течение пяти — семи дней, пока не будут подтянуты резервы Ставки.
Константин Федорович не заметил, как наступил вечер. Со стула он поднялся лишь в полночь. Лучи прожекторов кромсали московское небо…
Вот и Подольск. Борис Григорьевич сразу выезжает на центральную улицу. Он знает в этом городе каждый поворот — ведь несколько лет служил здесь в пехотном училище. А я, хоть и был курсантом, здания училища даже в глаза не видел. Да и вообще дальше вокзала не заглядывал…
— Училище покажу на обратном пути, — словно угадав мои мысли, говорит Тарков. — Может, и зайдем. Там теперь индустриальный техникум. Мне писали, что среди студентов есть внуки наших курсантов… Ого, глянь, что творится! Такого я не ожидал…
Вдоль всей широкой улицы стоят один к одному автобусы, грузовики, легковые машины. Тротуары заполнены молодежью. Всюду знамена, транспаранты, гирлянды цветов. С этой улицы, которая носит имя Подольских курсантов, торжественная процессия двинется к братской могиле — почтить память погибших.
Машина останавливается. Тарков выходит, вытирает ветровое стекло. Он хромает на правую ногу, и потому левый ботинок у него почти новый, а правый стоптанный. Выхожу и я на тротуар. Хочу своими глазами увидеть табличку с надписью: «Улица имени Подольских курсантов».
Говорят, время — лучший исцелитель. Может, это и так. Но для меня — нет. В горле нарастает комок. Сердце как будто зажали двумя ледяными глыбами. Рана не зажила. Лишь затянулась тонкой пленкой.
БЕРЕЗЫ ПЛАЧУТ
А снег все сыплет и сыплет, будто и впрямь наступила зима. Даже не верится, что всего два дня назад гремел гром и, извиваясь огненными змеями, пронзала тяжелые тучи молния, а к вечеру гроза кончилась, по-летнему засияло солнце, и через небо, от одного конца к другому, перекинулась радуга, расцвеченная всеми цветами и еще какими-то невиданными красками.