Те трое быстро убрались.
Я сидел, поджав под себя ноги, упершись спиной в столб. Меня ощутимо покидали силы — съеденный хлеб не спас. Подбитый глаз так заплыл, что не поднять века. Кругом стоял неумолчный глухой гул, словно к моему уху кто-то приложил гигантскую морскую раковину.
Но вот шум начал стихать. Я удивился. Какая сила смогла утихомирить эту взбудораженную массу? И тут до меня донеслись чудесные звуки. Как странно было слышать их здесь… Кто-то пел. Кажется, в жизни мне не довелось слышать более красивого голоса. Неведомый певец закончил какую-то знакомую арию и сразу же запел «Широка страна моя родная». Постой, постой… Теперь могу поклясться, что именно в его исполнении я слышал эту песню много раз по радио. Я поднял голову и увидел худого, изможденного человека. Его тонкие пальцы нервно вздрагивали, будто бегая по клавишам. Прервав на минуту пение, он сообщил:
— Врачи запрещают петь, а я их обманываю — пою, видите, пою, сколько хочу…
— Он был известным певцом, — рассказывал кто-то из знавших его, — сам вызвался поехать с концертной бригадой на фронт, и вот…
Сергеев куда-то вышел. Трудно сказать, сколько времени он отсутствовал. Я задремал, положив голову Феде на ноги. Разбудило меня чье-то прикосновение: это была холодная, колючая щека Николая.
— У тебя жар?
— Не знаю. Куда ты уходил?
— Спи. Завтра расскажу.
— Завтра? Завтра я не встану.
— И Федя так считает…
После недолгой паузы Сергеев добавил:
— И я недолго протяну. Видишь, весь опух, это не от побоев. Только ему, — Коля показал на спящего Пименова, — только ему, быть может, удастся вырваться отсюда.
Рано утром Федя с Колей помогли мне подняться, взяли с обеих сторон под руки, и мы втроем встали в очередь. В этот день нам повезло — каждый получил пайку хлеба и черпак баланды. А Сергеев даже ухитрился снова встать в очередь и получить вторую порцию баланды.
Мы только успели поесть, как группа гитлеровцев окружила человек сто, в том числе нас, и погнала к выходу.
Куда теперь? Хорошо хоть, что мы по-прежнему вместе.
Наша группа была последней из тех, кого привели к железной дороге, где формировался эшелон военнопленных. В середине товарного состава только один пассажирский вагон, в нем, очевидно, будет находиться охрана. Нас, человек пятнадцать, подвели к переполненному вагону.
— Почему все сгрудились у дверей? — спросил офицер.
— Яблоку упасть негде! — ответили голоса.
— Сейчас проверим.
Два конвоира сняли с плеч винтовки и начали прикладами бить людей, стоявших у дверей вагона. Когда освободилось немного места, стали бить нас.
— Ап! Ап!
Тех, что шли позади, били смертным боем, но дальше двигаться было некуда.
— Вот теперь, — хохотали гитлеровцы, чрезвычайно довольные своей проделкой, — теперь мы убедились, что действительно больше места нет.
Со скрипом и скрежетом закрылась за нами дверь вагона. Мы слышали, как снаружи, визжа, пролезала в скобы задвижка. Три вагонных люка были забиты жестью и досками, только одно окно, зарешеченное, пропускало узкую полоску света и тонкую струю воздуха.
Не прошло и получаса, как изо всех вагонов понесся душераздирающий вопль:
— Воздуху! Воздуху! Задыхаемся!
В дверь нашего вагона постучали чем-то тяжелым.
— Ахтунг! Ахтунг! Не стучать и не кричать, иначе откроем огонь!
— Стреляйте! Лучше умереть от пули, чем от удушья.
По резкому толчку и гулкому перестуку можно было догадаться, что к эшелону прицепили паровоз. Он рванулся вперед, потом неожиданно попятился. Послышалось лязганье буферов. Загромыхали вагоны. Но упасть невозможно, так плотно мы прижаты друг к другу.
С нами сыграли еще одну злую штуку — эшелон загнали на запасный путь, в какой-то тупик. Сколько здесь не кричи, сколько ни стучи, никто не услышит. От окна нам удалось отодрать жесть. Но доски, как выбить доски? У одного из пленных нашлась железка, похожая на долото.
— Давай сюда! — потребовал Сергеев.
Николай уперся головой в стену вагона, а Пименову, вооруженному железкой, помогли взобраться к нему на плечи. Чтобы отвлечь внимание часовых, все застучали и закричали еще громче. Феде тем временем удалось выбить доски и открыть люк.
Едва он успел слезть, как над нашими головами засвистели пули. Но дело было сделано. За эту «операцию» нам троим предоставили место у открытого люка.
Все же, когда мы прибыли в Могилев и открыли дверь, в нашем вагоне были задохнувшиеся.