Дело в том, что эти военные не командовали бригадами. Они лишь получали зарплату, соответствующую такому званию. Следует пояснить, что военные соединения – бригады стали распространяться во время Гражданской войны в кавалерии, где первоначально основными структурными единицами были сотни, эскадроны, отряды и полки. Позже от отдельных соединений начался переход к формированию бригад, а затем дивизий, корпусов и армий. Кавалерийский корпус состоял из двух кавалерийских дивизий, каждая из которых имела 4-6 полков, артиллерию и технические подразделения. В 1929 году сухопутные войска имели 14 кавалерийских дивизий и семь отдельных бригад.
Однако в ходе последующей реформы кавалерия как род войск стала сокращаться. И когда начали формироваться новые механизированные части, то понятие «бригада» было перенесено и на эти соединения. Видимо, это было связано с тем, что первоначально командные кадры этого рода войск комплектовались из бывших кавалеристов. Уже в 1929 году в РККА было создано Управление механизации и моторизации, и был сформирован опытный механизированный полк, который на следующий год преобразовали в механизированную бригаду.
В 1932 году началось объединение механизированных бригад в механизированные корпуса. К началу 1936-го в РККА имелось 4 механизированных корпуса, 6 отдельных бригад и 15 механизированных полков в кавалерийских дивизиях. Конечно, новому роду войск требовались собственные кадры с техническими знаниями, и к этому времени учебные заведения РККА уже подготовили профессионально обученных командиров. В 1937 году Центральное управление механизации и моторизации было переименовано в Автобронетанковое управление Красной Армии, а в 1938 году механизированные корпуса преобразовали в танковые. К началу 1939 года в Красной Армии насчитывалось 4 танковых корпуса, 24 отдельных легких танковых бригады с танками БТ и Т-26 и 4 тяжелых танковых бригады с танками Т-28 и Т-35, а также 3 химические (огнеметные) бригады. Другая часть танковых подразделений входила в состав стрелковых и кавалерийский соединений.
В конце 1939 года Главный военный совет принял решение расформировать танковые корпуса и ввести в войсках однотипную организацию танковых соединений – бригад резерва Главного командования. В мирное время предполагалось иметь 32 танковые бригады и 10 отдельных танковых полков. Кроме них в сухопутных войсках намечалось сформировать вновь 15 моторизованных дивизий, включавших по два мотострелковых и один танковый полк.
По данным Н. П. Золотова и С.И. Исаева, опубликованным в «Военно-историческом журнале», на 1 июня 1941 года всего в РККА было 23106 танка[173]. На 22 июня 1941 года в войсках имелось 23 140 танков всех типов (у Германии – 5694).
Но вернемся к комбригам. То, что в процессе чистки «из 397 командиров бригад из армии было уволено 337 комбригов», т.е. почти 79% наличного состава комбригов, совершенно не означало «уничтожения» командиров. По мере сокращения кавалерии часть бывших кавалеристов сумела пристроиться на иные административные и политические должности. В качестве начальников курсов, руководителей военных школ, работников снабжения, военруков, комиссаров, политруков и других армейских «чиновников».
В 1940 году, за ненадобностью, это звание было вообще упразднено. Именно в силу этих причин в ходе чистки звания комбригов и получило только 9 человек. Причем по меньшей мере 68 несправедливо уволенных комбригов, занимавших строевые командирские должности, позже восстановили в армии, о чем речь пойдет позже, но при этом они получили уже новые звания.
Подобная спекуляция историков «на званиях» относилась и к другим категориям военных. Так, имея воинское звание комкора, М. Магер никогда не командовал корпусом. Всю Гражданскую войну он провел в должности комиссара разных соединений, а в момент ареста являлся членом военного совета Ленинградского ВО. Таких «полководцев» было немало. Кроме того, среди лиц, удаленных в процессе «Большой чистки» из армии, было значительное количество военнослужащих: из политического, юридического, медицинского, ветеринарного и административного состава, которые в иностранных вооруженных силах не занимали офицерских должностей.
Более того, большинство из них даже не служили в армии. Так, расстрелянный 15 сентября 1938 года белорус Абрамович С. И. не имел отношения к Красной Армии, поскольку исполнял обязанности начальника штаба и начальника 3-го отдела Западно-Сибирского округа войск НКВД. Он был «штабным служащим» внутренних войск и строил свою карьеру в Наркомате внутренних дел.
Не служил в РККА и белорус комбриг Войтенков М. К. Он работал заместителем начальника Главного управления военного снабжения НКВД. Расстрелянный в феврале 1939 года комбриг Горшенин П. С. вообще был секретарем ЦК ВЛКСМ и председателем Центрального Совета Осоавиахима. Еще одна «жертва репрессий» – комбриг Дейч Марк Семенович являлся начальником Центрального Аэроклуба им. Косарева.
В НКВД служил и арестованный 26 сентября 1938 года, а в феврале 40-го приговоренный к высшей мере комбриг Дреков Владимир Михайлович, являвшийся в 1934-1938 годах начальником УНКВД Сахалинской области. Комбриг Дьяконов Николай Александрович в 1938 году исполнял обязанности начальника штаба Управления пограничных и внутренних войск НКВД УССР. Другой «загубленный полководец» – комбриг Емельянов Александр Александрович в 1937 работал начальником Управления пожарной охраны НКВД Белорусской ССР и был заместителем начальника Главного управления пожарной охраны НКВД СССР. Таких репрессированных комбригов, служивших не в РККА, а в НКВД – 35 человек. В их числе:
Зарин Александр Дмитриевич – начальник 2-го отдела ГУПВО НКВД СССР;
Келлерман Георгий Георгиевич – заместитель начальника Морского отдела ГУПВО НКВД;
Кимундрис Александр Георгиевич – военрук Коммунистического политико-просветительского института им. Крупской;
Кобелев Павел Георгиевич – в 1937 году – начальник войск НКВД Московского округа, с февраля 1938-го – начальник войск НКВД Северо-Кавказского округа;
Крымский-Ударов Яков Петрович – начальник Высшей школы войск НКВД;
Лепсис Роберт Кришьянович – в 1936-1938 годах помощник начальника ГУПВО НКВД по МТО;
Масловский Адам Александрович – инструктор Управления пограничной охраны МВД Монголии;
Розе Вольдемар Рудольфович – в 1935-1937 годах – начальник особого отдела ГУ ГВФ;
Смирнов Павел Иванович – начальник войск НКВД Азербайджанской ССР;
Федоров Николай Николаевич – начальник 4-го (Особого) отдела ГУГБ НКВД;
Хряпенков Михаил Елисеевич – в 1934-1938 годах – начальник Главного Управления пожарной охраны НКВД СССР;
Барановский Семен Давидович – начальник пограничных войск НКВД Восточно-Сибирского округа.
Таким образом, среди «жертв» репрессий командиров обнаруживается немного. На поверку выявляется, что в числе удаленных из РККА оказались «кучи» комиссаров, политработников учебных заведений, физкультурников, строителей, редакторов центральных газет. То есть сотрудников различных учреждений, представителей «новой знати», принадлежавших к среде, в которой всегда существовала внутренняя конкуренция. В ней постоянно кто-то кого-то хотел подсидеть, кто-то кого-то обидел, и в этом скопище недовольных применялись разные способы для сведения счетов.
Среди множества мифов, запущенных в 60-е годы прошлого столетия, тиражировалась клевета, представляющая одним их главных «виновником» необоснованных репрессий Главного прокурора СССР А.Я. Вышинского. Номенклатурная историография «вылепила» из Андрея Януарьевича, выступившего государственным обвинителем на трех нашумевших судебных процессах, образ некоего демона-«подстрекателя». Лживо и мифически приписав ему «создание теории», по которой признания обвиняемого якобы являются «решающим доказательством вины».
И лишь сравнительно недавно стало известно, что в своей главной работе Вышинский декларировал совершенно обратный принцип. Он писал: «...было бы ошибочным придавать обвиняемому или подсудимому, вернее, их объяснениям, большее значение, чем они заслуживают этого... В достаточно уже отдаленные времена, в эпоху господства в процессе теории так называемых законных (формальных) доказательств, переоценка значения признаний подсудимого или обвиняемого доходила до такой степени, что признание обвиняемым себя виновным считалось за непреложную, не подлежащую сомнению истину, хотя бы это признание было вырвано у него пыткой, являвшейся в те времена чуть ли не единственным процессуальным доказательством, во всяком случае считавшейся наиболее серьезным доказательством, «царицей доказательств» (regina probationum).