Развивая свою мысль, Вышинский продолжал: «...Основным недостатком, который имеется в работе следственных органов НКВД и органов нашей прокуратуры... является тенденции построить следствие на собственном признании обвиняемого.
Наши следователи очень мало заботятся об объективных доказательствах, о вещественных доказательствах, не говоря уже об экспертизе. Между тем центр тяжести расследования должен лежать именно в этих объективных доказательствах. Ведь только при этом условии можно рассчитывать на успешность судебного процесса, на то, что следствие установило истину. В подготовке процессов НКВД и прокуратура широко использовали экспертизу, и во всех этих случаях экспертиза давала самые положительные результаты. (...)
Так, экспертиза, проведенная по Кемеровскому делу, дважды выдержала испытание - и на Кемеровском процессе, и на процессе по делу антисоветского троцкистского центра. Но, повторяю, в большинстве случаев следствие на практике ограничивается тем, что главной своей задачей (следствие) ставит получение собственного признания обвиняемого.
Это представляет значительную опасность, если все дело строится лишь на собственном признании обвиняемого. Если такое дело рассматривается судом и если обвиняемый на самом процессе откажется от ранее принесенного признания, то дело может провалиться. Мы здесь тогда оказываемся обезоруженными полностью, так как, ничем не подкрепив голое признание, не можем ничего противопоставить отказу от ранее данного признания. Это, Николай Иванович, и до последнего времени продолжается. Такая методика ведения расследования, опирающаяся только на собственное признание, — недооценка вещественных доказательств, недооценка экспертизы и т.д. — и до сих пор имеет большое распространение».
Приведя примеры недобросовестного ведения следствия, Вышинский остановился и на недостатках работы самой прокуратуры: «Задача прокуратуры заключается в том, чтобы, когда заканчивается агентурная разработка и дело уже переходит в стадию следствия, проверить следственное производство и обеспечить направление в суд доброкачественных и полноценных следственных материалов. Качество следственного производства у нас недостаточно, и не только в органах НКВД, но и в органах Прокуратуры. Наши следственные материалы страдают тем, что мы называем в своем кругу «обвинительным уклоном». Это тоже своего рода «честь мундира», если уж попал, зацепили, потащил обвиняемого, нужно доказать во что бы то ни стало, что он виноват».
Читая этот текст, нельзя не возмутиться. За что же тогда Андрея Януарьевича десятилетиями обливали грязью? По какому праву? Прокурор Союза ССР так пояснял психологию обвинительной тенденции: «Если следствие приходит к иным результатам, чем обвинение, то это считается просто неудобным. Считается неловко прекратить дело за недоказанностью, как будто это компрометирует работу. По крайней мере, среди прокуроров такой взгляд существует.... Если прокурор приходит к убеждению, что дело надо прекратить, он чувствует себя как будто бы оскандаленным, и ему неудобно перед другими товарищами. Засмеют или, во всяком случае, поставят ему прекращение дела в минус. «Ах, - скажут, - у тебя дело прекращено, а у меня нет прекращенных дел». В органах прокуратуры эта болезнь свила себе крупное гнездо, да и в органах НКВД она тоже существует.
Молотов: Опасная болезнь.
— Да, опасная болезнь. Благодаря таким нравам вместо действительного виновника на скамью подсудимых иногда попадают люди, которые впоследствии оказываются или виновными не в том, в чем их обвиняют, или вовсе невиновными. Ведь известно, что у нас около 40% дел, а по некоторым категориям дел - около 50% дел, кончаются прекращением, отменой или изменением приговоров. Против этой болезни и была еще в 1933 г. направлена инструкция 8 мая, о которой говорил т. Ежов.
В чем заключается основная мысль этой инструкции? Она заключается в том, чтобы предостеречь против огульного, неосновательного привлечения людей к ответственности. ...К сожалению, до сих пор инструкция 8 мая выполняется плохо. Недоброкачественные действия отдельных должностных лиц не встречали должного отпора со стороны старого руководства НКВД и тогда, когда прокуратура об этом сигнализировала т. Ягоде. (...).
На вопрос с места: «Надзор есть ваш?» - Вышинский пояснил:
«Наш надзор ограничивается следствием. Мы не можем осуществлять надзор за агентурой и не осуществляем. ...Наш надзор очень слабый благодаря тому, что наш аппарат тоже засорен. Вячеслав Михайлович здесь сказал, что арестованных за связь с троцкистами и как троцкистов имеется 17 работников суда и прокуратуры. Я должен сказать, что их, к сожалению, больше... Одних прокуроров арестовано 20 человек... За последнее время благодаря материалам, которые мы получили от НКВД, мы увидели, что в рядах прокуратуры имеются троцкисты, предатели...
Таковы, например, бывший генеральный прокурор Украины, бывший наркомюст Михайлин, его помощник Бенедиктов, бывший киевский прокурор Старовойтов, бывший прокурор Днепропетровской области Ахматов, зам. прокурора АЗК Петренко и другие. Это все троцкистская агентура, сидевшая в нашем аппарате. И естественно, с такими людьми не было никакой возможности правильно осуществлять надзор, правильно бороться за социалистическую законность. Кроме того, есть у нас люди и другого рода - это люди благодушные, люди, которые привыкли жить в мире и дружбе с работниками НКВД, которые не хотят с ними ссориться, драться за дело, и таких немало».
В прениях по обсуждению работы органов госбезопасности выступил и секретарь ЦИК СССР с 1935 года Иван Акулов, ранее работавший около года в ОГПУ. Он говорил: «Я считаю, что в аппарате НКВД, как нигде у нас, — масса преданнейших партии людей, людей исключительной работоспособности, людей, прекрасно знающих свое дело, прекрасных оперативных работников. (...) Если бы они задавали тон, тогда не могло бы быть места Молчановым, Сосновским... Играли роль Молчановы, Сосновские, Шанины, Островские. (...) Я ни в одном учреждении, ни у одного руководящего работника не встречал такой ведомственности и исключительности, какая была присуща Ягоде. Ягода воспитывал этот дух ведомственности, исключительности и корпоративности... Сознание того, что чекисты — прежде всего большевики... прежде всего члены партии, это сознание аппарату не прививалось...»
В своем заключительном слове Ежов признал: «То, что говорил здесь т. Вышинский, все это правильно, я могу привести и более разительные факты. К сожалению, у нас в низовых аппаратах очень скверно дело обстоит. Люди сидят замечательные, но люди малограмотные. В этом не только мы грешим, но не меньше грешат и следственные органы. (...).
Теперь, товарищи, разрешите мне... сделать несколько замечаний. Можно ли было предупредить убийство т. Кирова, судя по тем материалам и по данным, которые мы имеем? Я утверждаю, что можно было.... Вина в этом целиком лежит на нас. Можно ли было после убийства т. Кирова во время следствия вскрыть уже тогда троцкистско-зиновьевский центр? Можно было. Не вскрыли, проморгали. Вина в этом и моя персонально, обошли меня немножечко, обманули меня, опыта у меня не было, нюху у меня не было еще. (...)
Должен здесь сказать, что я встречал не только лояльные сопротивления, но иногда и прямое противодействие. Приведу факты. Секретаря Центрального Комитета партии, назначенного Политбюро наблюдать за следствием, прямо обманывают. Я сейчас только это дело обнаружил. Ольберг был известен с 1931 года. Когда дело со следствием подходило к концу, я говорил на узком совещании в ЧК, где присутствовали тт. Вышинский, Ягода, я и некоторые другие. Я говорю товарищам:
«Так как процесс на носу, процесс будет иметь огромнейшее международное политическое значение, надо все до мелочей документировать, собрать исчерпывающие справки — есть ли такая гостиница или нет, есть ли такая вывеска или нет, есть ли такая улица и т.д. Справки были собраны. На одном совещании представили документ, который является письмами Троцкого к Ольбергу. На этом совещании присутствовали Вышинский, Молчанов и я. «Вот, - говорит (Молчанов), - письма есть Троцкого к Ольбергу, хорошо было бы пустить в процесс». Я схватился за это дело - замечательно. Троцкий - Ольберг, это будет очень хорошо.