Молчанов тогда говорит: «Нельзя никак этого делать». - «Почему?» - «Агент, который добыл этот материал, он сидит в гестапо, это наш единственный агент, и мы его неизбежно провалим, мы идем на большой риск, он один-единственный сидит в гестапо». Оказывается, что эти письма, вернее, фотографии этих писем, они еще в 1931 г. были пересланы Коминтерном, Мануильский переслал как характеристику связи Ольберга с Троцким. Таким образом, меня прямо обманывали. Молчанов говорил, что добыл эти письма его агент, сидящий в гестапо, что мы его провалим и т.д. А на самом деле никакого агента не было.
Вышинский. И на этом основании письма не могли фигурировать на процессе.
— На этом основании письма не могли фигурировать на процессе. Что это значит, товарищи? Если люди идут на такие вещи, сознательно обманывают... А я еще сдуру, сейчас-то я понимаю, что меня обманывали, а я еще сдуру т. Сталину говорил, что вот, мол, письма есть, но использовать жалко, нельзя, агента провалим.
Ну и порешили не пользоваться письмами.
Эйхе. А как же такие письма Ягода не читал?
— Ягода знал об этих письмах. Ягода знал о том, что Мануильский после того, как процесс начался, увидал фамилии и написал мне письмо. Написал письмо:«Товарищи, мы еще в 1931 г. вас предупреждали о том, что Берман-Юрин, Лурье, Ольберг, затем этот самый Фриц Давид и четвертый, который на процессе не участвовал, - целый ряд других, что они такие-то и такие-то. Т. Ягода учинил следствие, собрал эти материалы, но ходу им никуда не дал».
Ягода. Они же все арестованы, Фриц Давид и другие.
— Я говорю не о Фрице Давиде, а почему вы скрыли, почему вы этих сволочей не арестовали, почему вы скрыли? Почему в аппарате у Гая говорили следователю: «Ты ничего об этом деле не знаешь и молчи». (Шум.) Своих людей надо было арестовать, а они эти дела скрывали - вот о чем речь идет. А Фриц Давид - это мы знаем - он не по вашей вине был арестован, а против вас.
Ягода: Неверно.
— Вы бы могли давным-давно арестовать Ольберга, три года тому назад могли бы арестовать и не давать ему возможности три года безнаказанно организовывать террористические группы, ездить и в Германию и обратно.
Голос с места. Это уже не отсутствие бдительности!»
Следует пояснить, что речь шла о группе троцкистов- интернационалистов, представших на открытом судебном процессе 19–24 августа 1936 года по делу «антисоветского объединенного центра». Ежов продолжал: «Вам всем памятно выступление т. Ягоды на Пленуме ЦК, когда он докладывал об этом, — такую чепуху порол о том, что Троцкий ни при чем и к Троцкому подойти никак нельзя. (...) Это была ориентировка для аппарата. При той дисциплине, которая существует в органах Наркомвнудела, при той чуткости аппарата, которая у работников есть, это уже был сигнал, что значит сюда нельзя лезть, не лезьте в этом направлении к Троцкому. Так маленькие люди и поняли. (...)
Я вначале думал провести это дело на оперативных совещаниях, которые собирались у Молчанова. К сожалению, это дело у меня не вышло. Я тогда вызвал Агранова к себе на дачу в выходной день под видом того, чтобы погулять, и дал ему директиву: «Вот что, Яков Саулович, либо я сам пойду на драку, тогда тебе придется выбирать, либо ты должен пойти на драку, т.е. изволь - в Московской области сидят Дрейцер, Лурье, Фриц Давид и еще много других - это прямые кадровики Троцкого, если у кого есть связь с Троцким, то у Дрейцера, это его охранитель, его близкий человек, иди туда, сиди в этом аппарате и разворачивай работу там вовсю, черт с ним». (...)
После долгого разговора... - он пошел в Московскую область и вместе с москвичами они взяли Дрейцера и сразу же прорвалось. (...) Несмотря на то, что от меня это тщательно скрывали, никто не должен был знать о том, что происходит, а ведь у вас с Аграновым были объяснения.
Ягода: Я вам говорил по телефону.
— А по телефону вы мне говорили относительно показаний Фрица Давида о том, что он обманул нас. И ничего в этом страшного нет. Это другой вопрос. (...) Ну, словом, у вас было довольно крупное объяснение с Аграновым. Я это знал и без Агранова и без вас. Знал, какие у вас объяснения, и знал, что вы считали и показания Дрейцера, и показания Фрица Давида, и Лурье, и всех других - чепухой.
Ягода: Неправда.
— Нет, это так, есть люди, которые говорят, все чекисты, которые участвовали в этом деле, они все говорят. А кроме того, достаточно прочитать протокол с вашей резолюцией, где прямо сказано: «Чепуха, ерунда, не может быть». Что это показывает? Вредительство или нет? Чепуха. Конечно, я ни в какой мере не могу поставить такой вины т. Ягоде. Но это политическая слепота, узковедомственное самолюбие. Почему без нас? Вдруг какой-то ЦК находится и начинает вмешиваться во все дела. Вот эта узколобая ведомственность, отсутствие политического чутья и большевистской партийности, это явилось следствием того, что мы, мол, сами с усами, без ЦК справимся. А тут ЦК пристал. Ну, что с ним, как-нибудь надо терпеть».
Бросается в глаза, что, оглашая эти, фактически компрометирующие бывшего наркома сведения, Ежов не предъявлял ему прямых обвинений в предательстве. Он обвинял его лишь в политической слепоте и ведомственности. Следующий вопрос, на котором остановился нарком, был вопрос о кадрах.
«Этот вопрос особенно почему-то беспокоит т. Ягоду... Подбор кадров - это одна из крупнейших ваших ошибок, и вам это надо учесть в новом ведомстве, потому что вы там также можете с треском провалиться при той системе подбора кадров, которая у вас существовала. Я назову вам многих, от которых вы, конечно, открещивались, а на самом деле эти люди ваши. У вас даже существовал такой термин: «Это мои люди».
А такие люди, как Сосновский, разве можно говорить: «Это мой человек, я его покровитель».
Ягода: Я его никогда не принимал. (...)
Ежов: Позвольте вам рассказать историю Сосновского, это чрезвычайно колоритная фигура. Сосновский одно время работал в центральном аппарате на побегушках. Затем его направили в Белоруссию. Из Белоруссии снимают и направляют в Воронеж по тем соображениям, что он подозрителен по шпионажу и надо его послать во внутреннюю область. Только он туда приехал, начальнику ПП говорят: «Ты глади за ним в оба». А когда началась драчка между Балицким, Ягодой и Аграновым, нелады, вдруг Сосновский появляется и назначается Ягодой, по просьбе Гая, заместителем начальника особого отдела ОГПУ.
Голос с места: Шесть месяцев продержали всего только. (...)
Ежов: Данные ярко говорят, что хотели Сосновского вытащить сюда, чтобы через него состряпать какую-нибудь пакость, провалить в работе для того, чтобы свалить на негодных людей. Говорят так, я этому еще не верю. В частности, кое-кто говорил о Заложнове и что вы так построили дело о Заложнове, что и Сосновский не пострадал. Заложный - агент Сосновского, и его персонально направляют в гараж ЦИК, правительственный гараж, и Сосновский за это дело никак не пострадал. Вы стыдливо об этом говорили, но вывода из этого никакого не сделали.
Как же можно назначать Сосновского, этому человеку покровительствовать? Вы же сами говорили, что он нечист, даже с женами: что ни жена, то иностранка, что ни жена, то шпионка. Почему же этот самый заместитель начальника особого отдела ГПУ только в 1935 г. принимает русское подданство?
Голос с места: Неужели? -Да.
Балицкий: Первый раз слышу.
Ягода: Я не знал.
Ежов: Как же вы первый раз слышите, когда та выписка из президиума лежит, рапорт имеется, где вы написали: «Согласен. Г. Ягода, такого-то числа 1935 г.».