Письмо
И я лежу уже десятилетья
в земле чужой, я к этому привык.
И слышу: надо мной играют дети,
но я не понимаю их язык.
А.Дольский
В этом году осень в Варшаву пришла рано – конец сентября, и над городом уже висят тяжелые серые тучи, листья опали и лежат, вбитые в землю многочисленными башмаками людей, спешащих на работу. Рано утром низко стелется туман, заставляя водителей автомобилей зажигать фары, моросит дождь. Я, не торопясь, шел, глядя по сторонам и вдыхая в легкие влажный воздух. Автобусы и машины стояли суетливой очередью на светофорах, готовые ринуться вперед, едва загорится желтый. Я совсем недавно переехал в этот город, и все здесь еще казалось мне новым и дивным.
Мне нравилось, что никуда не нужно спешить, еще рано и весь день еще впереди. Когда подумал об этом, нагнал пешехода, который на ходу читал газету. Такое встретишь нечасто. Поляк был так увлечен чтением, что я, поравнявшись с ним, заглянул ему через плечо и прочел заголовки статей: «Военные учения России на территории Беларуси», «Польша отстаивает свое право не пускать мигрантов», «Польша снесет 300 памятников в рамках программы декоммунизации», «Число украинцев, приехавших в Польшу, превысило 1 млн человек».
Я улыбнулся, мужчина заметил меня, идущего рядом, тоже улыбнулся и продолжил свое чтение. К остановке подъехал автобус, звучно затормозил и из его чрева вышла толпа, раскрывающая на ходу зонтики. Свернул налево, чтобы избежать толкучку, и моему взгляду открылась огромная площадь, по обеим сторонам которой стояли памятники солдатам, а в центре вдалеке возвышался обелиск. Я никогда не был здесь ранее, подошел ближе к памятникам и увидел надпись на русском и польском языках: Здесь захоронено 21468 солдат 1-ого Белорусского фронта.
– Двадцать одна тысяча четыреста шестьдесят восемь, – проговорил я вслух.
По пути к обелиску смотрел по сторонам: могилы, могилы, могилы польских, русских, белорусских, украинских, казахских солдат. Много братских могил. Без имен. На некоторых стоят маленькие аккуратные таблички, наверно поставленные родственниками, узнавшими место захоронения своих близких. Они совсем небольшие, почти все без фотографий. Только имя, даты жизни и место рождения. Я шел, читал надписи, шел дальше и не мог остановиться – почти все погибли в одну неделю августа. Сколько их. Подойдя к очередной табличке, я встал и не мог двинуться с места. Алексей Гончаров. 22 октября 1918 – 17 августа 1944. Ему было 26, три года из которых он видел только войну. Я тоже родился 22 октября. И мне тоже 26.
***
– Галя, хорошо, что ты пришла, – сказала женщина лет 45. – Мне Алеша, сынок, написал. Письмо принесли.
Женщина бережно достала письмо, написанное карандашом, из конверта, словно боялась порвать плотную бумагу.
« Дорогая мама!
Сообщаю тебе, что я жив и здоров, чего и тебе желаю. Мы в Варшаве. Уж никогда не думал, что окажусь тут. Позже пришлю карточку. Заняли один район, который называется Прага. Меня так удивило такое название – как столица Чехословакии. Наверно, тоже там побываю. Поляки нам рады, но много и ругают, на своем. Вроде помогаем от фрица освободиться, а ругают. Но я не обижаюсь на них. Они такие же, как мы, только по-нашему не говорят.
Говорят, что война уже скоро закончится – гоним фашиста восвояси. Вот-вот освободим Варшаву, а там уже и до Берлина недалеко. Погода хорошая, тепло, солнечно. Настроение у нас хорошее. Маше большой привет, получил ее письмо и карточку, ношу всегда с собой в нагрудном кармане. Ответить ей не могу – нет бумаги, так что ты поцелуй ее за меня и передай, чтоб писала – очень жду каждое ее письмо.
Пишите больше и чаще.
Ваш Алексей».
Женщина дочитала письмо, украдкой вытерла платком слезы и сказала подруге:
– Видишь, говорят, скоро кончится война, вернется скоро. Тяжело будет, но встанем на ноги. Женится на Машке твоей. Тоже ведь ждет, любит. Ничего, что свадьба скромной будет, у нас тоже небогатая была, лишь бы жили хорошо, друг дружку любили, да деток растили.
На лице Гали появилась легкая улыбка. Она представила будущую счастливую жизнь, без войны, дети дома – и, кажется, даже разгладились морщины, появившиеся раньше времени на лице еще молодой женщины.
Их, полную надежд, беседу прервал стук в дверь. Хозяйка всполохнулась, торопливо положила платок на стол, открыла дверь и увидела почтальона. Тот молча подал письмо и ушел. Женщина, почувствовав беду, стояла у дверей и долго не могла сдвинуться с места, глядя вслед почтальону. Перевела взгляд на письмо. Руки, огрубевшие от тяжелой работы, дрожали.