— Эх, Аго, Аго… Ведь они — наши меньшие братья. Вроде нас трудятся и, как мы, умирают. Вот так-то…
Петр Джумалия сшил Митушу новую одежду, но тот опять нашел причину: погода не была подходящей, пусть распогодится, вот тогда и ехать можно. И действительно, пошли дожди, молотьбу пришлось приостановить. И снова оживился дядюшка Митуш, стал давать указания, что да почему, да как за скотиной смотреть, когда его здесь не будет…
А однажды в дождь Аго и Митуш сидели под балконом. Из хозяйского дома вышел Васил. Хмурый, кислый — таким он бывал, когда погода портилась и нельзя было работать. А у входа в конюшню лежал большой продолговатый камень. Он остался от прежней лестницы, и уже несколько месяцев валялся на поляне.
— Почему не уберете этот камень? — накинулся на них Васил. — Сколько раз вам повторять, чтоб убрали? Разве тут ему место?
Чтобы поднять камень, нужны были усилия не менее четырех человек, но Митуш ни слова не сказал Василу. Вдвоем с Аго они поднатужились и с трудом доволокли этот камень до стены дома. Даже подложили под него с двух сторон по небольшому камешку, и получилось что-то вроде скамейки. На нее и уселся Митуш отдохнуть, когда они кончили.
А на следующий день старик занемог, на третий день ему стало совсем плохо. И он слег. Говорили, что Митуш простудился, когда усталый и потный уселся на холодный камень передохнуть. Может быть, поэтому испуганная Галунка особенно тщательно заботилась о Митуше. Правда, у нее было доброе сердце, она и без того стала бы ходить за стариком. Она уложила его в постель, укрыла поплотнее, развела огонь в печи. Присматривала за ним, приносила поесть.
— Да что ты суетишься, — выговаривал ей Митуш. — Не стоит, пройдет все. И кто это говорит, что я простудился на камне? Летом камень тепло хранит. Не от камня это, а так должно было случиться. Ты не тревожься зря, все у меня пройдет.
Митуш даже по привычке определил день, когда он должен выздороветь и отправиться в село.
А дождь продолжал идти. Стало так мокро и холодно, что пришлось загнать волов в хлев. Только их привязали, и Аго, разгоряченный от работы, еще покрикивал, как на пороге показался Митуш. Он качался, как пьяный, лицо у него было серым, с каким-то лиловым оттенком, глаза ввалились, взгляд где-то блуждал. Он чуть слышно постанывал. Ничего не говоря, как во сне, он подошел к первому волу, дрожащей рукой проверил узел на веревке, хорошо ли завязана, затем погладил его по лбу, провел рукой по глазам.
— Балан, Балан… — говорил он. — Это ты, Баланчик? Ешь, милый, ешь…
Потом подошел к Комуру:
— Комур, красавец… Ты ли это, красавец мой?..
Удивленный Аго вытирал ладонью нос; Марин смотрел на дядюшку Митуша полными слез глазами и молчал.
Обойдя нескольких волов, дядюшка Митуш остановился. Он устал, руки его дрожали, он не мог вымолвить ни слова. Потом медленно простер руки ко всем волам и долго вглядывался в них. Губы его что-то неслышно шептали. Потом повернулся к Аго и Марину и сказал:
— Ухожу, ребятушки, ухожу!
В конюшню вбежала испуганная Галунка. Она остановилась и глядела на дядюшку Митуша, не говоря ни слова. Потом подошла к нему.
— Боже мой, господи! — вымолвила она. — Что ты здесь делаешь, дядя Митуш? Зачем поднялся с постели. Разве можно тебе, ты же больной…
Она осторожно обхватила его за пояс и, поддерживая, повела в комнату.
— Ухожу, совсем ухожу от вас! — слышался затихающий голос Митуша.
А через три дня Митуша не стало. Случилось так — и потом об этом долго еще говорили в поместье, — что он умер в тот самый день, который определил для своей поездки в село. Его обмыли, одели в новую одежду, сшитую Петром Джумалией. И поскольку близ поместья не было погоста, гроб с телом Митуша должны были везти в Сарнено. Его поставили на телегу, в которую впрягли Балана и Чивгу — самых крупных, самых красивых волов, белоснежных, с длинными закрученными рогами. Повязали им белые платки, и процессия двинулась в путь. Волы шли медленно, с достоинством, мудро глядя вдаль черными глазами. С одной стороны телеги шел Аго, с другой — Марин. Волов не нужно было погонять, они будто сами знали нужный путь.
В другой телеге, запряженной серыми лошадьми, ехали Васил и Галунка, Василена и Велико. Облака на небе разошлись, выглянуло солнце и осветило мокрую землю, широко раскинувшееся поле. Медленно катились обе телеги. Галунка плакала, не переставая.
ДИКАРКА
Под большой акацией, недалеко от каменного корыта, куда наливают воду для домашней птицы, стоит белый гусь. В сущности, он только снизу — от клюва до хвоста, — белый, а спина и крылья испещрены легкими пепельными пятнами. Гусь стоит на одной ноге и дремлет. Голова у него повернута назад, и красный клюв спрятан среди перьев. Иногда он садится на землю и, изогнув шею, как лебедь, сует клюв в перья на груди и снова засыпает. Синяя пленка, как тень, спускается на глаза и закрывает их.