1951 г., мне исполнилось тринадцать. Наш дом повлиял на мои более поздние представления о том, каким может и должен быть дом
Квартира в доме на склоне расширила мой идеальный образ «родного дома», который дополнялся каждый раз, когда мы бывали в гостях у моей тети, Рене Ситтон, и ее мужа Джозефа, заместителя директора Англо-Палестинского банка. Они жили на вилле на вершине горы Кармель. В доме имелся гараж на улице и огороженный стенами сад с дорожками. Дом, расположенный почти на самой вершине отлогого склона, был одноэтажным, из каждой комнаты открывался вид на пышный зеленый сад и на море внизу. Вскоре я стал считать, что дом моей тети – само совершенство.
Со временем, когда мне было двадцать с небольшим, в моем представлении сложился образ идеального дома, и эти идеи родом из моего детства. Я пришел к выводу, что дом должен иметь собственную территорию – частную и четко определенную, пусть даже маленькую. В нем обязательно должен быть сад, или внутренний дворик, или какая-то иная форма внешнего пространства – переходная зона, создающая связь между закрытым миром внутри дома и миром снаружи. Желательно, чтобы из дома открывался какой-нибудь вид – не обязательно на побережье Амальфи или Гранд-Титон, это может быть вид на сельскую местность, на деревья, на воду, или даже на соседние здания, если они красивы и гармоничны. Много лет спустя все это будет отражено в концепции Habitat.
В новообразованном Государстве Израиль моя семья столкнулась с серьезными трудностями. Мой отец особенно ощутил, что ему, мягко говоря, усложняют жизнь, а если говорить как есть, то намеренно уничтожают. Новое правительство Израиля, основу которого составляла социалистическая партия МАПАЙ, находившаяся под сильным влиянием профсоюзов, душило бизнес отца: не выдавало ему лицензии на импорт, отдавая предпочтение своим союзникам, и требовало долю в его предприятиях. У отца был большой запас товаров – преимущественно тканей, ввезенных до 1948 года, – однако из-за новых форм контроля цен продавать их стало невыгодно. Некоторые конкуренты отца продавали свой товар на черном рынке и хорошо на этом зарабатывали, но отец не имел ничего общего с нелегальными сделками. Отец считал, что к нему все равно относятся как к спекулянту: внимательно за ним следят и причиняют беспокойство всеми возможными способами. Он стал называть правительство «большевиками». Но было также и нечто более серьезное: мой отец считал, что он и его друзья были выбраны в качестве объектов для травли, потому что они сефарды, а также потому, что наш относительный достаток вызывал зависть.
Отца также беспокоило, что в школе «Реали» и в движении скаутов мне внушают идеи социализма. Я действительно считал себя социалистом и был приверженцем движения кибуцев и кооперативного движения, отражавших ценности сионистского социализма, которые были тесно сплетены с нашим образованием. В те первые дни после рождения нового государства меня восхищало, что автобусной компанией может владеть и управлять кооператив и что различные производства – стекольные, сталелитейные, молокоперерабатывающие – тоже кооперативы, которыми владеют сами рабочие. Я видел свое будущее в кибуце. Однажды в родительский день в школе мой отец произнес речь о социалистической идеологии и о том, почему для образовательного учреждения неприемлемо навязывать такую повестку. Должен сказать, к стыду своему, я с тревогой ожидал этого события еще до того, как все произошло, – не только из-за темы выступления отца, но и из-за его недостаточно хорошего иврита и сефардского акцента.
Выборы в Израиле не сулили каких-то послаблений для таких предпринимателей, как мой отец. На первых выборах, состоявшихся в 1949 году, отец активно поддерживал небольшую партию сефардов, которая получила четыре места из 120 в кнессете – израильском парламенте. Один из представителей этой партии стал министром внутренних дел – «символическим министром-сефардом», как сказал мой отец. Во время вторых выборов, в 1951-м, отец поддерживал «Общих сионистов», партию частных предпринимателей, надеясь, что они добьются большего и принесут облегчение бизнес-сообществу. «Общие сионисты» действительно добились большего и получили 20 мест в парламенте, но этого было мало, чтобы сбросить «большевиков из МАПАЙ».
Все больше отчаиваясь, мой отец поехал в Италию – в Милан, чтобы попытаться организовать новое дело. Он разработал планы по созданию в Израиле завода по производству гвоздей и шурупов и, насколько я помню, отослал эти планы на одобрение правительству, а не вернулся домой, чтобы представить их лично. В первые годы независимости эмиграция из Израиля не поощрялась, и это была не просто риторика правительства, а практические меры – например, было очень трудно получить выездную визу. Опасения отца были оправданны: когда профсоюзы узнали о его замыслах, они потребовали 51-процентную долю в новом предприятии, а для отца это было неприемлемо. Для моих родителей настало время принимать трудные решения.