Он морщится и складывает в рот последний кусочек свиной брюшинки. Отодвигает тарелку и отваливается от стола, сытым жестом поправляя ремень под клетчатым полотном рубашки.
Ты бессознательно прослеживаешь движение и, вздохнув, ложишься щекой на стол. Голова тяжелая, пушечное ядро, так и пытается куда-нибудь прислониться.
— Кажется, я понимаю, о чём ты говришь, — тщательно и вдумчиво выговариваешь слова, хотя, Боже, как же это сложно, они пулеметной очередью стремятся покинуть рот, — Благдаря Мшке, я частнько ем или пью чт-то с твоим избражением. Витаминки там, молочко… И знашь, это неправильно! Касаться так тебя губами!
Пьяное возмущение взбалтывается внутри, когда понимаешь, что миллион корейцев сию минуту делают то самое. Разве так можно? Чонгук не заслужил того, чтобы его изображение на упаковке молочка облизала какая-нибудь старая аджума.
Фу. Ты кривишься, представив на минуту мерзопакостную картину. Надо закрыть глаза, чтобы быстрее пропали картинки. А когда открываешь — улыбающийся Чонгук непозволительно близко.
Господи, как тяжело живётся фантазёрам. Ты моргаешь снова, в попытке сбросить новый мираж (куда приятнее прошлого), но в этот раз не помогает. Чонгук, оказывается, отзеркалил твою позу — лёг головой на стол, и теперь вас разделяют считанные сантиметры. Ты затихаешь, с растерянным удивлением разглядываешь, как шевелятся его губы. Он что-то говорит. Полное ощущение, что его близость заложила уши ватой и отняла последние трезвые мысли. Ресницы, брови, смуглая кожа, мелкие поры в ней — захватывающие подробности для бедного девичьего сердечка, и ты их сейчас жадно откладываешь в дальние уголки памяти.
Чонгук опять что-то вещает.
— Что? — хмуришь ты брови, пристально следя за движениями ярких, блестящих от еды губ.
Звёздный парень перекладывается ближе. Нога почти прижата к твоей, клетчатое плечо трётся о твою клетку. Выдохи, в которых спутаны нотки специй, вкусной еды, алкоголя, касаются щёк, почти гладят губы. Ты их закусываешь неосознанно, прячешь, потому что кровь стучит под тонкой кожей, наливает губы цветом, жаром. Ты чего-то ждёшь. Но чего?
— А как меня надо касаться? — сквозь гул в ушах проникают слова. Чонгук говорит медленно, низко, и его мягкие интонации, тембр голоса обжигают вспышками предвкушения. — Говоришь, словно хочешь показать, как правильно…
— А разве можно? Касаться тебя?..
Неожиданно чёткий слог вылетает изо рта, да так быстро, будто язык работает отдельно от буксующего мозга. И ты ужасаешься.
Что. Ты. Блядь. Молотишь.
Щеки и без смущения красные от одного лишь алкоголя. Надо подняться, отодвинуться. Ведь это не флирт? Или что? Вы пьяны и несёте чушь, зачем всё это? Но тяжелый цепкий взгляд Чонгука не отпускает, бетонной плитой жмёт твою голову к пластику стола.
— А ты попробуй. Коснись, я не кусаюсь, пока не попросят… — шепчет он, уже не улыбаясь. Толкает на преступление серьёзным видом, сводит с ума доступностью.
— Я… Я… Не надо кусаться… — теряешься ты.
Боже, да о чём он? А ты о чём? Бездумно мажешь языком по высохшим губам и ловишь на них чужой заметный интерес. НУ, БОЖЕ…
Кому-то, видимо, шуточки, а тебе не смешно. У тебя сердце скоро выпрыгнет из клетки рёбер и шмякнется, влюблённое, Чонгуку на колени. Пора прекращать.
Ты дёргаешься встать, но запал тухнет, стоит услышать тихую претензию:
— Ты обещала научить меня русским выражениям…
— Что-то не помню такого, — изумлённо моргаешь ты.
— Было, не спорь, — настаивает Чонгук и многозначительно играет бровями в десятке сантиметров от тебя. — Как будет по-русски «ты красивая»?
— Ты красивая… — блеешь на ультразвуке.
Он повторяет. Горячий взгляд оббегает твоё пылающее лицо. Сдохнуть.
— А как будет «ты мне нравишься?» — продолжает мурыжить нервы упрямый айдол.
Ты произносишь, и голос похож на сиплый клёкот. Сердце в груди трепещет суматошно, реально боишься свалиться с инфарктом прямо тут, на кожаном диванчике.
— Ты мне нравишься… — медленно и чувственно говорит Чонгук, а ты испускаешь тихий стон. Стыд холодит голову, но слова, сказанные по-русски, неожиданно звучат откровенно и бесстыже.
— А как будет «хочу тебя поцеловать»? — совсем тихо произносит айдол. И это перегруз для твоей расшатанной нервной системы.
Ты подскакиваешь, но тебя ловят за шею, тянут, вбивают в грудь. Удар не сильный, но вышибает весь воздух. Чонгук накрывает рот и целует сразу — шумно, жадно — путается с тобой алкогольным дыханием. Сознание держится на тонкой леске. Ты упираешься руками в изголовье дивана, пытаешься отпихнуться, пока тебя ласкают языком, гладкими душистыми губами, уговаривая раскрыться.
— Да трогай же. Трогай, глупая, сколько хочешь, — хрипят тебе в сведённый непониманием рот и перехватывают упрямые руки, складывают на себя.
Под ладонями жёсткое тёплое тело, твёрдые мышцы и дико долбящееся сердце. Чонгук держит крепко, гладит себя твоими ладонями: — «смотри как надо». Грудь, плечи, живот, стальные бёдра лапаются, щупаются бесстыдно, непристойно. Захватывающе. Тобой или им? Неважно, в голове ноль причин сопротивляться. Они забыты, отринуты. Ты пошло скулишь и бесстыдные звуки привлекают внимание. На губах рассыпается искрами новая порция обжигающих поцелуев.
Чонгук тянет ближе, раскладывает на себе. Словно затягивает в водоворот: скользит губами по кругу, выписывает на коже кончиком языка замысловатые иероглифы. Его сильные пальцы с усилием обводят на спине квадраты рубашки.
Вспышки ослепляющего удовольствия разбегаются отовсюду, где он касается, как ряды ёлочных огоньков — охватывают тебя всю, от пустой макушки до пальцев ног, и повторяются снова, завершив круг. Внутри закручиваются вихри болезненного возбуждения. Выдыхаешь с надрывом, и этим пользуются мгновенно, проталкивают наглый язык внутрь. Торопливо скользят им по нёбу, по внутренней стороне губ. Сил бороться нет — ты встречаешь язык своим.
Поцелуи мокрые, хлюпающие, по-пьяному пошлые и жадные. Потрясающие. Тебя так никто не целовал. Твою дрожь ловят руками, всем горячим телом, собирают губами — ты уже сидишь сверху, оседлав чужие бедра. Всё морок. Чонгук — порнушное сновидение. Можно делать с ним всё, на что фантазии хватает. Ведь происходящее нереально, утром он исчезнет, а ты вздохнешь, вспомнив приятный сон, и продолжишь жить обычно.
— Блядь, ты просто оживший мираж, фантом, таких как ты не существует. Откуда взялся, сучий потрох, — хрипишь и жмёшься уже сама, трогаешь хаотически, ненасытно. Разъезжаешься ладонями по живому, гудящему, как транформаторная будка, телу. Пуговицы на его рубашке трещат под твоим напором.
— Что? Скажи ещё раз… — рычат тебе в ухо, проезжаясь влажным росчерком языка по раковине.
— Я никогда так себя не вела, что ты со мной делаешь… — продолжаешь горячечно шептать и перебираешь волосы на затылке. Они мягкие, упругие, как ты и запомнила. Натягиваешь чёрные пряди пальцами. Бёдра сводит, острый приступ похоти заставляет содрогнуться, ведь Чонгук поддаётся: задирает голову и подставляет шею. Ты лижешь соль в ямке между ключиц, дёргаешь ворот в попытке добраться до смуглой мокрой кожи. Облизала бы всего, без зазрения совести. Его вкус шипит пузырьками на языке.
— Хочу, хочу, блядь, тебя…
— Скажи ещё… Звучит, как озвучка порно…
— Что? — пьяно морщишься ты, не отрываясь от шеи.
— Ты явно сейчас пошлишь, — вибрирует смешком под губами чужое горло.
Может быть, ты сейчас сама не своя.
Мыслей нет. Стыда нет. И оправданий тоже нет. По венам бьётся вскипевшая кровь, кожа на шее и груди горит засосами. Детали мозаики то распадаются, то собираются обратно: твоя рубашка расстегнута сверху и снизу, держится на одной пуговице, мягкий, совсем без пресса, белый живот открыт взглядам и нежным пальцам, меж расставленных ног дыбится бугром мужская ширинка. Тебя хватают за бока и притирают туда, проезжаются жёсткостью по сердцевине — ощущения, как по оголенным нервам.