– Нужно найти кого-нибудь, кто позаботится о моей хижине и о собаке.
– Я оплачу тебе все расходы.
– Не надо.
– Но...
– Я делаю это не ради денег.
Ник сел в машину, пихнул Крутого на его обычное место возле пассажирской дверцы и вставил ключи в зажигание. Он знал, что совершает ошибку, о которой будет жалеть до конца своих дней.
– Я просмотрю твои бухгалтерские книги, поворкую с мамочкой и навещу Марлу, но тебе это не будет стоить ни цента. Понял? Я еду в Сан-Франциско по доброте сердечной и вернусь домой, когда захочу. Торчать там всю жизнь не собираюсь.
– По доброте сердечной? Интересная мысль... – задумчиво протянул Алекс, явно не желая отвечать «да» или «нет».
—Торгов не будет, Алекс. – Ник взялся за ручку дверцы. Ледяной ливень ворвался в машину, хлестнул его но лицу. – Это мое первое и последнее предложение. Буду в течение недели. Согласен или нет – тебе решать.
Не дожидаясь ответа, он повернул ключ. Двигатель «Доджа» чихнул, закашлял и взялся за дело.
Злясь на весь мир и на себя в особенности, Ник захлопнул дверцу и включил «дворники».
Никакие слова брата уже не смогут ничего изменить. Он едет в Сан-Франциско, хочет того или нет.
– Черт! – проворчал Ник, вглядываясь в залитую дождем дорогу.
На крутом повороте машину занесло, и Крутой едва не упал.
– Извини, приятель, – пробормотал Ник, выравнивая машину.
Ник бросил взгляд в зеркало заднего вида. Алекс все стоял там, где он его оставил: полы распахнутого плаща треплет ветер, вид унылый, словно у гробовщика. Ник включил радио, но, сколько ни крутил настройку, слышал одни помехи.
Мысль о Марле снова сжала ему горло. Он все еще хочет ее. А ведь пятнадцать лет прошло. Пятнадцать лет, черт побери! С тех пор в его жизни побывала дюжина женщин, но ни одна из них – ни одна! – не оставила на сердце такой глубокой зарубки.
Ник снова взглянул в зеркало. Его двойник в стекле ответил мрачным взглядом.
– Какой же ты дурень, Ник Кейхилл, – пробормотал он. – Идиот проклятый.
Глава 2
– А мама меня вспомнит? – ворвался в ее безмолвный мир девичий голосок.
Марла попробовала открыть глаза. Боль ушла – должно быть, благодаря лекарствам, но по-прежнему не удавалось издать ни звука. Язык – вялый и безжизненный – не хотел двигаться. Во рту стояла отвратительная горечь. На веки словно давил чудовищный груз. Но больше всего угнетала Марлу потеря чувства времени. Часы, дни, недели сливались для нее в одно бесконечное плавание по волнам забытья; даже в редкие минуты, когда сознание к ней возвращалось, она с трудом отличала сон от яви.
Но сейчас она должна открыть глаза! Хотя бы для того, чтобы увидеть свою дочь.
– Не глупи. Конечно, мать тебя вспомнит.
А это свекровь. Четкое стаккато каблучков, позвякивание украшений, запах дорогих духов – тех же, что и в прошлый раз.
– Но она так ужасно выглядит! – Снова девочка. Дочь. – Я думала, ей уже лучше.
– Разумеется, ей все лучше и лучше. Но выздоровление требует времени. А от нас, Сисси, требуется прежде всего терпение. – На этот раз в голосе пожилой леди прозвучал... нет, даже не упрек – предупреждение.
– Знаю, знаю! – театрально вздохнула Сисси.
За прошедшие несколько дней Марла научилась узнавать доктора Робертсона, медсестер и родных по голосам, по звуку шагов, по запаху. Однако сознание ее по-прежнему оставалось туманным: она не смогла бы сказать, кто из них и сколько раз был здесь.
Пожилую даму, ее свекровь, зовут Юджиния Кейхилл. Муж Юджинии «в списках не значится». Может быть, уже умер, или болен, или просто не интересуется здоровьем невестки. Так или иначе, в больнице он не появлялся, насколько она помнит. Впрочем, не глупо ли в ее состоянии полагаться на свою память?
Свекровь – как ей кажется – приходит часто. И производит впечатление заботливой женщины, искренне обеспокоенной ее состоянием. Сисси, кажется, пришла в первый раз... или не в первый? Этого Марла не помнила.
И еще муж. Алекс. Незнакомец, к которому Марла, по идее, должна испытывать нежные чувства. А на деле не испытывает никаких.
Как только она пыталась сосредоточиться, начала раскалываться голова. Невыносимая боль – словно бритвой по мозгам – заставила Марлу подумать, что и в забытьи есть свои хорошие стороны.
– Что, если она... ну, знаешь... так ничего и не вспомнит... и шрамы останутся... и вообще она будет не такой, как раньше? – прошептала Сисси, и Марла внутренне содрогнулась.
– Ну вот, ты опять за свое, – упрекнула девочку бабушка. – Говорю тебе, ей все лучше и лучше.
– Надеюсь, – с чувством ответила Сисси, хотя в голосе ее слышалась нотка недоверия. – А еще пластические операции будут? Папа говорил, она перенесла уже чуть ли не десяток.
– Ровно столько, сколько нужно. И давай поговорим о чем-нибудь другом.
– Почему? Думаешь, она нас слышит?
– Не знаю.
Наступило молчание. Марла почувствовала, как кто-то подходит ближе, склоняется над кроватью. Лицо ее овеяло чье-то теплое дыхание. Кто-то рассматривал ее, словно бактерию под микроскопом. Она напрягла всю силу воли, чтобы шевельнуть хоть пальцем, дать понять, что все слышит и осознает.
– Да ни фига она не слышит!
– Ничего, Сисси, – поправила Юджиния. – Она не слышит ничего.
– Ладно, ладно. Извини.
Марла словно увидела, как девочка упрямо вздергивает подбородок.
– Помни одно: твоей матери посчастливилось выжить в страшной автокатастрофе, – заговорила Юджиния. – Конечно, выглядеть она теперь будет по-другому. Но вот увидишь: в один прекрасный день с нее снимут все эти трубки и скобки – и она будет как новенькая!
– А ходить сможет?
У Марлы замерло сердце.
– Разумеется, сможет. Ведь ноги у нее не повреждены. Говорю тебе, все будет хорошо.
– Почему же она никак не приходит в себя?
– Потому что перенесла тяжелый шок, и ее организму нужен покой.
Сисси фыркнула, словно не верила ни одному слову бабушки.
– Ладно, мне плевать. Все равно я ей никогда не нравилась!
– Не говори глупостей, – нервно рассмеялась Юджиния. – Конечно, нравилась – как же иначе! Она тебя любит!
– Тогда почему она так хотела второго ребенка? Мальчика? Значит, меня им мало... а, ладно, забудь, – пробормотала девочка, отходя от кровати.
– Разумеется, забуду. О такой чепухе и помнить не стоит, – словно сквозь сжатые губы, проговорила Юджиния.
Вместо ответа послышался долгий вздох, красноречиво показывающий, что думает девочка обо всех взрослых вообще и о бабушке в особенности.
– Не понимаю, почему я родилась в семье Кейхилл. Я ведь совсем не такая, как вы.
«Как и я», – подумала Марла, хотя сердце ее рвалось к девочке. Неужели она была жестока и бессердечна с собственной дочерью?
– Очень стараешься быть не такой, как мы – это точно, – миролюбиво сказала Юджиния. – Но рано или поздно тебе придется взяться за ум. Среди Кейхиллов не было недоучек и невежд. Твой отец окончил Стэнфорд, а затем – высшую школу в Гарварде, твоя мать училась в Беркли, я – в Вассаре, а...
– Знаю, знаю, а дедушка в Йеле. Подумаешь! Я не собираюсь лучшие годы тратить на зубрежку! И потом, а как же дядя Ник? Он ведь не учился в университете?
Наступило короткое напряженное молчание. Наконец Юджиния сухо ответила:
– Ник сам выбрал свой жизненный путь. Но давай о нем сейчас не будем. Пойдем, пора встречать отца.
Шаги удалились, и Марла осталась одна. Вошла медсестра, проверила ее пульс, и вскоре за этим знакомое тепло разлилось по жилам, унося прочь боль, страх, тревогу.
Она, должно быть, вздремнула, бог знает, долго ли. Ее разбудил скрип двери и легкий щелчок замка. Кто-то вошел в комнату.
Марла ожидала, что кто-нибудь из медсестер подойдет, заговорит с ней, стараясь пробудить ее сознание, проверит пульс, температуру или давление. Но вошедший – кто бы это ни был – не издавал ни звука. Казалось, он крадется к ее постели на цыпочках. А может быть, здесь просто никого нет?