В работах Б. Митре (аргентинский военачальник, политик, президент Аргентины в 1862–1868 гг.), посвященных Сан-Мартину и Бельграно[59], воспеваются подвиги этих патриотов как основателей Аргентины, и олигархи в них выступают в качестве охранителей, выразителей общенациональных интересов. Эта либеральная версия истории, закрепленная в героических (и в большинстве своем вымышленных) картинах художников конца XIX в. (одним из создателей «исторической иконографии» был М.А. Куартероло) с отвращением описывает Артигаса, Факундо Кирогу и Росаса как некие «дефекты», аберрации в общем победоносном ходе истории.
Особое негодование Митре вызывал радикализм Артигаса при проведении аграрной реформы, и его решимость не только возродить сельское хозяйство, но и передавать земли пеонам, воевавшим в его армии. Именно при описании этой политики Митре не может выдержать общий академический тон своих произведений, характеризуя Артигаса как «каудильо вандализма и создателя полу-варварской федерации»[60].
В 1841 г. Митре написал биографические заметки об Артигасе, которые дают более эмоциональную, по сравнению с более поздними работами, картину уругвайского Освободителя, не меняя при этом негативной окраски. Эти заметки, отредактированные генералом М. де Ведиа, были опубликованы в Аргентине в 1937 г.[61] Впрочем, экс-президент Уругвая М. Сангинетти в речи, посвященной 100-летию со дня смерти Б. Митре, попытался сгладить предвзятость великого аргентинца тем, что стрелы его критики были направлены не столько против личности Артигаса, сколько против самого феномена каудильизма[62].
Что же касается личных качеств Освободителя, сказал Сангинетти, Митре дал скорее позитивную, нежели негативную оценку: «Хладнокровный и изобретательный, он никогда не испытывал страха. Артигас был воистину человеком с железной волей. Придумав и приняв для себя план действий, ничто не могло заставить его изменить, отменить или отложить его осуществление; его огромная воля была храмом его души, и он обладал всеми возможностями для того, чтобы добиться выполнения своих замыслов… Оригинал в своих идеях, в стиле жизни и манерах, он смог благодаря своей открытости и откровенности оказать глубочайшее воздействие на души и разум своих сограждан»[63].
Немалую лепту в «черную легенду» об Артигасе внес известный английский историк Т. Карлейль. В своем эссе «Доктор Франсия», изданном в 1843 г., он противопоставляет положительный для него образ парагвайского президента («южноамериканского Кромвеля», «чья жестокость перевешивалась его чувством цели и способностью навести порядок») «бандиту и смутьяну» Артигасу. В рамках своей главной идеи о героях как главной движущей силе исторического процесса, Карлейль уподобил Франсию тирану Сиракуз Дионисию, и оправдал использование парагвайским президентом «всех мыслимых и немыслимых средств» для достижения позитивной цели – очищения своей страны от пережитков феодализма. Времена крутых перемен всегда требуют от вождей применения жестоких средств, пишет Карлейль. Но они оправданы «огнем высшей нравственности, которая побуждает лидера к поискам истины». Этой «силе порядка и прогресса» противопоставлен Артигас как олицетворение «сил хаоса и кровавых конфликтов, раздиравших континент от края до края». «Мудрый» Франсия создал мощные пограничные кордоны, воспрепятствовавшие проникновению в страну банд его естественного врага – Артигаса, который «прошел с мечом и огнем по всей Восточной провинции» и «сжег дотла провинцию Энтре-Риос».
Более того, Артигас служит Карлейлю дополнительным подспорьем для демонстрации благородства его героя Франсии. Когда «давний враг» попросил у парагвайского президента убежища, тот проявил «человечность и благородство», с готовностью предоставил беглецу место для проживания в одном из отдаленных районов и пансион в «тридцать пиастров в месяц до конца жизни». «Бандит, – пишет далее Карлейль, – обрабатывал данный ему участок земли, раздавал милостыню местным нищим и провел остаток жизни, раскаиваясь в совершенных им преступлениях»[64]. Причины такого подхода очевидны: Артигас, с его противоборством «портовикам» (фактически ставшим пособниками англичан) и стремлением к социальной справедливости стал главной мишенью Альбиона в политике и идеологии (неотъемлемой частью которой были «объективные» работы Карлейля и других историков).
59
60