Я не заметил перехода от пейзажа к абстрактным фигурам. Мне казалось, что звучит та же музыка и на нее накладывается голос - монотонный, теплый, успокаивающий... Фигуры на экране однообразно поворачивались, и я начал растворяться в этих узорах...
Тут Новак вскочил со своего стула и с проклятием выключил проектор. Я выпрямился с острым чувством протеста, почти боли, вызывающей слезы на глазах. Новак быстро, упорно, хоть и негромко выговаривал Стоуксу, затем обернулся к нам.
- Встать! - приказал он. - Начинаем разминку! Глубоко вдохните, пожмите руку вашему соседу справа, постучите его ладонью по спине... крепче, не ленитесь!
Мы подчинились, но я чувствовал себя дураком. И при том раздраженным дураком. Мне было так хорошо всего минуту назад, а теперь я вспомнил о горах бумаг, которые мне никогда не разобрать, и потому не приходится надеяться, что я выкрою вечером хотя бы десять минут для встречи с Магги.
Молодой гений Новака заговорил:
- Как мне сейчас сказал доктор Новак, - в голосе его не было раскаяния, он был по-прежнему уверен в себе. - Нет нужды подвергать нашу аудиторию действию пролога, так как вас не нужно переориентировать. Однако сам фильм, усиленный предварительным внушением, а если представится возможность, и добавлением небольшой дозы гипнотического вещества, в 83 процентах случаев поднимает в аудитории политическое чувство, направленное в нужном направлении. Это было проверено на группе добровольцев. Сам же фильм является плодом нескольких лет работы аналитиков, основанной на изучении докладов каждого из членов нашего Братства о том, как они разочаровались в Пророке и присоединились к революции. Лишнее отбрасывалось, нужное суммировалось, и то, что в результате получалось, должно отвратить от Пророка самого верного его последователя. Разумеется, при условии, что он получит порцию воздействия в момент, когда к этому подготовлен.
Вот зачем им понадобилось, чтобы каждый из нас обнажал перед ними свою душу! Что ж, это кажется логичным. Не могли же мы себе позволить дожидаться того сладостного момента, когда все легаты охраны Пророка втюрятся в прекрасных дьяконесс и потому у них раскроются глаза.
В дальнем конце зала поднялся пожилой мужчина, похожий на сердитого Марка Твена.
- Господин Председатель!
- Я вас слушаю, товарищ. Назовите свое имя и округ.
- Вы знаете, Новак, как меня зовут. - Я - Уинтерс из Вермонта. Вы одобрили эту схему?
- Нет.
- Но он - один из ваших мальчиков.
- Он свободный гражданин. Я контролировал производство фильма и исследований, на основе которых он создан. План использования фильма был предложен его группой, я не одобрил это предложение, но согласился на демонстрацию фильма в вашей аудитории. И я повторяю - он свободный гражданин, такой же, как и вы все.
- Можно тогда я выскажу свою точку зрения?
- Разумеется.
Пожилой мужчина приосанился и словно наполнился воздухом.
- Джентльмены... леди... товарищи! Я в этом движении состою уже сорок лет, куда дольше, чем большинство из молодого поколения прожили на свете. У меня есть брат, такой же хороший человек, как и я, но мы с ним не разговаривали много тел, потому что он искренне предан установленной вере и подозревает меня в ереси. И вот теперь этот щенок включает свои лампочки, чтобы обработать моего брата и сделать его "политически благонадежным".
Он перевел дыхание и продолжал:
- Свободного человека не надо обрабатывать. Свободные люди свободны потому, что они предпочитают приходить к собственным умозаключениям и предрассудкам своим собственным путем, без чужой помощи, и не желают, чтобы их кормили с чайной ложечки самозваные промыватели мозгов. Мы сражались, а наши братья истекали кровью и умирали совсем не для того, чтобы сменить хозяев, какими бы замечательными не были мотивы и побуждения новых господ. И я должен сказать, что мы с вами попали в яму, в которой сидим, именно усердием этих умоломов. Годами они учились тому, как оседлать человека и скакать на нем верхом. Они начали с пропаганды и подобных ей вещей и дошли до того момента, когда честное жульничество, к которому прибегает коммивояжер или бродячий торговец, превратилось в высокую математику, где нормальному человеку никогда не разобраться. - Он указал пальцем на Стоукса: "Я уверяю вас, что американский гражданин не нуждается в защите от чего бы то ни было, за исключением таких типов, как этот!"
- Это глупо, - раздраженно воскликнул Стоукс. - Нельзя давать детям играть со взрывчаткой. А мы имеем дело именно со взрывчатыми ингредиентами.
- Американцы - не дети!
- Они дети! По крайней мере большинство.
Уинтерс окинул взором аудиторию.
- Вы видите, что я имел в виду, друзья? Он уже готов взять на себя роль господа, точно как наш Пророк. Я я на это говорю: дайте народу свободу, верните нам права свободных людей и детей. И если мы снова отдадим права в недостойные руки, то сами и будем распутываться - ни у кого нет права влезать руками в их мозги.
Стоукс смотрел на него, не скрывая презрительной усмешки.
- Мы еще не можем сделать этот мир свободным и безопасным ни для себя, ни для наших детей, - закончил Уинтерс, - но господь и не уполномачивал нас на это.
Новак тихо спросил:
- Вы кончили, мистер Уинтерс?
- Да, у меня все.
- Вы тоже уже высказались, Стоукс. Садитесь.
Мне пора было убегать, так что я выскользнул из зала и не увидел драматического финала этого спора: я не успел отойти от зала и ста шагов, как Уинтерс упал и испустил дух.
Но даже это прискорбное событие не прервало собрания. Оно приняло две резолюции: ни один гражданин не может быть подвергнут гипнозу либо иному психологическому воздействию без его письменного на то согласия, и ни один политический или религиозный текст не может быть применен во время первых выборов.
Я так и не знаю, кто был прав в том споре. В последующие несколько недель мы бы чувствовали себя куда спокойней и уверенней, если бы знали, что народ твердо нас поддерживает. Но пока мы были лишь временными правителями страны и по ночам появлялись на улице как минимум вшестером, не осмеливаясь выходить в меньшем составе.