… о сравнительной оценке глубины водоемов
Татьяна Александровна Коломацкая, когда вышла замуж, так и не взяла фамилию мужа-балетмейстера, хоть та и гремела на весь Союз. В этом вопросе она была принципиальна. Коломацкие – тоже не последняя семья в Одессе. Да и балерину Татьяну Коломацкую в УССР уже в те времена начинали узнавать. Ей было всего девятнадцать лет, и голова определенно кружилась. Особенно с того мгновения, как муж перевез ее в Киев и устроил в Академический театр оперы и балета им. Шевченко.
Но тот факт, что фамилию она оставила, в дальнейшем значительно облегчил ей жизнь. После развода не нужно было задаваться наисложнейшим вопросом – возвращаться ли к девичьей. Счастливый брак продлился ровно три года, пока супруг не был замечен в связи с очередной балериной. Таня поревела, повздыхала, обозвала саму себя дурой и от мужа ушла. Потом тот, правда, месяца два пытался загладить вину, но, в конце концов, разбежались окончательно.
Тогда она решила заниматься карьерой и только карьерой. Складывалось не особенно хорошо. Понимала, что балетмейстер вставляет палки в колеса. А ведь она была талантливой. Могла бы и в Большом танцевать. Но ролей главных ей больше не давали. Дублировала прим, когда те уезжали на гастроли. Татьяна Коломацкая во втором составе – это ужасно.
А потом была травма.
Порвала связки на ноге.
Восстанавливалась долго и трудно, а из больницы поехала домой, в Одессу.
Дядька-обкомовец тогда обмолвился фразой, которая не шла из ее головы несколько месяцев. Лучше быть примой на периферии, чем во втором составе в столице.
Тогда же, после долгой разлуки, она встретила Горского, успевшего отслужить в армии и окончившего юридический. Она видела его лишь один раз, на даче у родителей. Они даже не разговаривали. Просто встретились взглядами и разошлись. Но этого хватило, чтобы накрыл странный шквал – горько-сладких воспоминаний, упущенных возможностей, разбитой любви. И во всем виновата была сама.
Когда он уходил в армию, она обещала его ждать. Не дождалась. Влюбилась в другого – старше, опытнее, в лучах славы. Оказалось, счастье было совсем в ином. И теперь оставалось только вспоминать.
Паша уехал работать по распределению в Винницкую область. А Таня уже думала о том, что теперь, наверное, поехала бы с ним в любую Тмутаракань, и не нужен никакой Киев. Ничего вообще не нужно. Писала ему. Он не отвечал. Она вспоминала, как сама перестала отвечать на его письма. Ей было девятнадцать, и она крутила роман с балетмейстером. Теперь ее просто не могло быть в Пашкиной жизни. И она смирилась. Порыдала в плечо Изольды Игнатьевны, которая единственная жалела ее, и смирилась.
Танцевала, хотя годы шли, и Таня понимала, что у балерины век короток. Она все еще оставалась примой в Одесской опере. И задумывалась, как бы устроиться в кино. Любовники были высокопоставленными. Что-то ей обещали. Она порхала, будто бабочка.
До того дня, как Изольда Игнатьевна, то ли просто сообщила, то ли пожаловалась ей, что Паша женился.
И вот перед ней его жена. Сельская простушка. Светловолосая, голубоглазая, при формах. Подвижная, наверняка улыбчивая, осторожно помалкивающая. И такая молодая. Будто в пику ей, стареющей приме. Они шли на пляж всей семьей, и Танька, глядя им вслед, думала, что будь она когда-то умнее, сейчас шла бы с ними вместе. И была бы Горской. А этой девчонки… откуда там? Из Сутисок?.. этой девчонки никогда в их жизни не было бы.
И Пашка… Повзрослевший, возмужавший, ставший еще красивее, чем был юношей или когда уезжал в свою Винницу. Державший жену за ручку, будто школьницу. И совсем-совсем спокойный, каким не был много лет назад, когда они так же случайно встретились на даче. Может быть, тогда было еще не поздно? Может быть, следовало быть настойчивей.
Он ведь любил ее! По-настоящему любил! Не мог же забыть, потому что такое не забывается. И спокойно смотреть на нее он никогда не сможет после того, что было между ними много лет назад.