Подперев голову рукой, он долго сидел, уставившись в одну точку на горизонте.
Когда Павел Горский согласился на приглашение отца приехать домой в отпуск, он и предположить не мог, что отдых окажется отнюдь не безоблачным. Не предполагал он этой простой вещи по элементарной причине – не подумал.
Не подумал о том, что мама не была в восторге от его выбора, что стало ясно еще на свадьбе. И это было не удивительно. Впрочем, здесь, кажется, все несколько утряслось.
Не подумал он так же и о том, что по соседству с родительской дачей всегда была дача Коломацких. Как и не подумал, что встреча с Татьяной может всколыхнуть в нем то, чего давно не было. Да и то, что было – больше не имело названия.
Павел не знал, когда именно влюбился в Татьяну. Нет, не с самого детства, да и не с ранней юности. Он не помнил, когда все началось. Он помнил, как его провожали в армию, здесь, на даче. Помнил, как ребята разошлись, и осталась одна Таня. Помнил, как утром, когда уходила, обещала ждать. Помнил, как писал письма, много писем. Она отвечала редко, потом вовсе перестала. А он мечтал, как вернется, они поженятся, она будет танцевать, он будет учиться.
Вернувшись, Павел узнал, что мечты порой сбываются неточно. Он учился, она танцевала. Только вот замуж вышла за другого.
Было странно осознавать, что жизнь от этого не закончилась. Он поступил в университет, переходил с курса на курс, получил диплом. Отец помалкивал, мать переживала. Как-то само собой все успокоилось, устроилось, но получив распределение в Сутиски, собрался, кажется, за сутки. Если бы отправили во Владивосток – собрался бы еще быстрее.
На заводе он понял, что работа отвлекает. И за комсомол ухватился, потому что можно было сутками торчать в комитете. Это уже позже втянулся. Даже стало нравиться. Один Писаренко чего стоил со своими испанскими страстями.
А еще случались командировки. В одной из них Павел познакомился с Анной Сергеевной. Аней. Она работала администратором в гостинице, была немного старше и замужем. Муж ее, полковник ВВС, оказался очень удобным. Он часто уезжал на сборы и учения, а Павел часто бывал в Виннице.
Так и протекала жизнь товарища Горского вдали от родного города и семейного счастья. Тишина и спокойствие его размеренной жизни нарушались начавшими приходить ни с того ни с сего письмами от Татьяны, которые Павел выбрасывал, не читая, и частыми метаморфозами Лизы Довгорученко. Последняя его забавляла, порой смущала. До того самого дня, когда она призналась…
Павел тряхнул головой.
Сначала искупаться, потом домой – мириться с женой. Придумала она: видеть его не может! А он может! И хочет!
Проблема была в том, что Таня тоже очень хотела видеть. Его. Павла Горского.
Но на даче его не наблюдалось. А наблюдательную позицию Таня заняла с самого утра. В ее садике с розами, расположившись на кресле, которое всегда выносили в тень под абрикосами, и там, между кустов и деревьев, можно было смотреть на улицу и соседский двор, оставаясь незамеченной. Лиза в смешной беленькой панаме шерудела на клумбах. Изольда Игнатьевна периодически выходила с веранды и напоминала, что не стоит столько времени торчать на солнце. Николай Васильевич читал, устроившись в гамаке. Горского-младшего нигде не было.
А потом Таня вспомнила. Вспомнила известное с самого детства. Семь утра. Пашка вылетал с дачи. Кидал камешки в ее окошко. И они вместе, пока все спали еще, шли купаться. Вместо того чтобы умываться и чистить зубы. Иногда даже и вместо завтрака, за что потом попадало.
Она торопливо скинула тапки, обула туфельки и по знакомой с того времени узкой тропке между тынами дворов, по которой можно было сократить дорогу, хотя и поймать на себя пару насекомых, помчалась вниз, параллельно улице, а потом чуть свернула – на ту самую секретную дорожку.
По этой самой дорожке и топал домой Павел.
- Привет, - бросил он, намереваясь идти дальше.
- Привет! – радостно отозвалась Танька и стала посреди тропинки, преграждая ему путь. – Уже искупался? Как вода?
- Теплая, - он вынужденно остановился и усмехнулся: – Опять стремянка сломалась?
- Почему сломалась? Я только вчера вечером приехала. Не успела еще. Слушай, ты что, забыл?
- Возможно. О чем?
- Аккерман! Берешь машину, я переодеваюсь – едем!
- Я не беру машину, мы никуда не едем. Ты можешь съездить в Аккерман на автобусе. Или позвони Ерошкину.
Таня удивленно посмотрела на него, поправила юбку и тихо спросила:
- Что-то случилось? Мы всего несколько дней не виделись, а ты такой стал…
- Чего ты хочешь? – спросил Павел.
- Честно?
- Честно.
- Чтобы ты любил меня, как раньше.
- Не унижайся. Все слишком давно кончено.
- Разве давно? – она сделала шаг к нему. – Мне кажется, будто вчера. Ты не ответил ни на одно мое письмо. Как я не отвечала на твои. Я не сорвалась за тобой в твое село. Как ты не бросился за мной в Киев. Я пожалела. Насчет тебя – не знаю. Я думала, к лучшему, ладно. Только ничего лучшего быть уже не могло. Унижаюсь? Что унизительного в том, что женщина объясняется в любви?
- Ты не объясняешься в любви, - проговорил Павел, глядя ей прямо в глаза. – Ты выпрашиваешь любовь. Это унизительно.
- Как скажешь. Но это не меняет главного. Я люблю тебя. Я раскаиваюсь в том, что натворила. Я хочу вернуть тебя, Паш.
- Меня нельзя вернуть, - устало сказал Горский. – Если ты не помнишь, я женат. И я люблю свою жену.
Таня тихо охнула и сделала еще один шаг к нему, чуть поведя головой. Глаза ее неожиданно наполнились слезами. Словно бы не верила и верила одновременно. Она стала казаться моложе от этого дрожащего подбородка и блестящих глаз. Будто ей исполнилось восемнадцать, и она навсегда теряет что-то очень важное.
- Ты меня совсем забыл? – хрипло спросила она. – Напомнить?
Резко, очень резко и порывисто она обхватила его шею тонкими руками и торопливо прижалась губами к его губам. Так, что между их телами совсем не осталось места. И он мог слышать, как часто бьется в ней сердце.
Павел отстранился, снял ее руки со своей шеи и отступил на шаг.
- Перестань, - сказал он, - все это не имеет смысла.
Он отвел глаза и увидел Лизу, бредущую по этой же тропинке между домами.