— Если верно, зачем же прежде сказал, будто на меня поклеп возвели? — смерил шурина презрительным взглядом Тойли Мерген. — Правда, кое-что и лишнего наговорили, — задумчиво продолжал он. — Нашлись такие горячие головы, что всегда норовят через край хватить. Но все же народ правильно решил, дорогой мой. Главная вина на мне самом.
— На тебе? — хихикнул Гайли. — И ты прямо так перед всем народом повинился? — искренне недоумевал он.
— Как же не повиниться, если люди правы?
— Значит, на тебя все свалили, а ты и обрадовался?
— Ты не крути, Кособокий. Ничего лишнего я на себя не принял, а свои промашки признал.
— Слышишь, Акнабат, что он тут говорит! — обратился Гайли за поддержкой к сестре. — Да я бы на твоем месте лучше умер, чем покаялся! — убежденно воскликнул он.
— Это почему же?
— Если не знаешь, я тебе сейчас втолкую почему! — Шурин со злостью бросил на стол обглоданную кость и так же ожесточенно стал излагать свою точку зрения. — Кто сделал колхоз «Хлопкороб» образцовым? Тойли Мерген или они? Когда двадцать лет назад тебя выбрали председателем…
— Не двадцать, а восемнадцать, — поправила его сестра.
— Какая разница! — свирепо посмотрел на нее Кособокий и встал из-за стола. — Сколько я тебе твердил — не ввязывайся в спор, когда я говорю! И вообще, если меня перебивает женщина, во мне бес просыпается…
— Ладно, ладно, — постарался утихомирить его Тойли. — Как говорится, не мсти Ахмеду вместо Али. Скажи лучше, что я такого особенного сделал, пока был председателем?
— Ого, сколько сделал! — воскликнул Гайли, меряя шагами комнату и возбужденно размахивая руками. — Вспомни, сколько гектаров засевали у нас хлопчатником, когда тебя выбрали? От силы двести, а то и меньше. А теперь сколько? Две тысячи! Разве легко шагнуть от двух сотен к двум тысячам? — Он все больше входил в раж. — А кто это сделал? Кто, я вас спрашиваю? Тойли Мерген, кому же еще? Кто одним из первых во всем Мургабском оазисе стал носить на груди Золотую Звезду? Тоже он, Тойли Мерген! Не будем брать в расчет птицу там разную: кур, гусей. Лошади и верблюды здесь тоже не в счет. А вот знают ли те, кто бесстыдно лил тебе на голову помои, сколько у нас в колхозе стало овец? Да ведь наши отары уже Каракумы не вмещают! А кто их вырастил? Я, что ли?.. А кто построил этот утопающий в садах поселок с прямыми улицами, с электростанцией, с гаражом на сотни машин, со школой, больницей… А клуб, словно дворец падишаха!.. А детские сады… Ай, разве все перечислишь? Кто все это сделал? Кто, я спрашиваю?
Едва дождавшись паузы в речи Кособокого, Тойли Мерген коротко, но твердо сказал:
— Люди.
— Кто, кто? — делая вид, что не расслышал, подскочил к столу и уперся в него своими длинными руками Гайли.
— Народ! — глядя ему прямо в глаза, ответил Тойли. — Да, да, народ!
— Нет, мне с тобой не столковаться, — вдруг присмирел Кособокий и опять уселся за стол. — Народ, говоришь? — Он неожиданно умолк и долго сидел, погруженный в свои думы. — Ну, а теперь, — встрепенулся Гайли через некоторое время, — раз тебя сняли, придется кого-то выбирать на твое место.
— Уже выбрали.
— Кого же это?
— А тебе-то что? — с ехидцей ответил Тойли Мерген. — Ты ведь все равно работать не станешь.
— Судьба — она изменчива, — многозначительно заметил Гайли. Теперь он сидел развалившись, хитро щурил глаза и нарочито беспечно ковырял в зубах. — Что ни говори, а все-таки каждому хочется, чтобы председатель оказался человеком солидным, степенным, с пониманием…
— Не знаю, угодили тебе или нет, а только председателем у нас теперь Шасолтан.
— Кто? — изумился Кособокий. — Шасолтан? Дочь поливальщика Назара?..
— Что, не по душе?
— Не очень-то и по душе, — откровенно признался Гайли. — Да и справится ли она?
— Еще как справится! — убежденно ответил Тойли. — Девушка умная, агроном с высшим образованием. Понимает и землю, и воду. И народ понимает — уже год, как парторг. Не беспокойся, знает она людям цену, и тебе, и мне, кому хочешь.
— Так ведь женщина! Женщина! — закричал Кособокий. — Если скажешь, что женщина может быть министром, я поверю. А вот председателем колхоза…
— Шасолтан хоть и молодая, а поумнее тысячи таких мужчин, как ты, — вмешалась Акнабат, убирая со стола.
— Слыхал! — улыбнулся Тойли Мерген, кивнув в сторону жены.
— Вы как хотите, а мое дело маленькое, — устранился от спора Гайли. Он решительно встал, нахлобучил на лоб свою островерхую шапку и шагнул к выходу. Но в дверях обернулся и с недоброй усмешкой произнес: — Если тебе, дорогой Тойли, станет скучно дома сидеть, приходи, поможешь мне собирать с приусадебного участка капусту и морковь…
Только после его ухода Тойли Мерген почувствовал, как он устал. В голове звенело, словно в огромном глиняном сосуде, даже скулы ныли от напряжения. Он молча курил, не в силах встать с места.
Акнабат перемыла и убрала посуду, потом присела на корточки возле мужа и, с печалью глядя куда-то в пространство, смущенно спросила:
— Как теперь будешь жить, Тойли, после всего этого шума? Захотят ли подыскать для тебя достойную работу?
Тойли Мерген решительно раздавил в пепельнице только что начатую сигарету и поднялся.
— Там видно будет, мать. А пока надо лечь да выспаться.