Вскоре, в связи с указаниями Главлита, были сданы в макулатуру как «устаревшие» многие книги и брошюры издания 1938–1939 гг. Это были книги антифашистского характера, в том числе принадлежавшие перу видных деятелей западных компартий, в том числе М. Тореза. Тогда же большое количество книг о фашизме было переведено в спецхран.
Впрочем, отношения советской цензуры с гитлеровской Германией были гораздо сложней, чем может иногда показаться. В январе 1941 г. литовский Главлит буквально искромсал несколько номеров местной газеты на немецком языке, «Дейтше Нахрихтен фюр Литауен», вычеркивая из них такие, в частности, пассажи: «Немец не желал войны. Ему эта война была навязана миром, ненавидевшим всей душой новую Германию, как предтечу и носителя новой идеи, нового, лучшего мирового порядка… Мы будем иметь европейско-африканские, российско-азиатские и американские пространства». Убирались упоминания о высоком уровне социального обеспечения в гитлеровской Германии. Наконец, передовая статья «Истинные пути национал-социалистического народа» была снята целиком «как проводящая агитацию за фашизм и расхваливающая Гитлера»{151}.
Буквально накануне войны очередь дошла и до букинистических магазинов. В первой половине 1941 г. сотрудники Мособлгорлита дважды проводили их проверку. «Результаты удручающие: масса книг на иностранных языках — без штампа. В “Лавке писателей” обнаружено 50 томов иностранных книг, причем 2 из них с антисоветским содержанием… через 3 месяца в той же лавке обнаружены не представлявшихся на контроль Мособлгорлита 400 экз. русской литературы и 100 иностранной, причем 4 из них подлежат изъятию»{152}. Другими словами, «удручающими» оказалось не количество книг, «подлежащих изъятию», а количество книг вполне безобидных, но не просмотренных цензором.
Изъятие книг на вновь присоединенных территориях еще продолжалось, когда началась война и многие регионы оказались под нацистской оккупацией. В результате все пришлось повторять заново; так, только в освобожденной Литве республиканский Главлит в 1944–1945 гг. ударными темпами изъял практически всю литературу, изданную за годы оккупации (свыше 3,5 млн. экз.) и продолжал изъятие оставшихся книг и прочих изданий уже досоветского периода. В отчете особо подчеркивалось, что букинистические магазины проверялись трижды в неделю. Очевидно, опыт, полученный в предвоенной Москве, был учтен работниками литовской цензуры…{153}
Исследователи уже обратили внимание на значительное сходство между функциями и приоритетами дореволюционной и послереволюционной цензуры. Так, с 1828 по 1917 г. все иностранные издания, ввозимые в Россию, делились на четыре категории: а) разрешенные к свободному распространению; б) запрещенные совершенно; в) запрещенные для широкой публики; г) разрешенные с изъятиями (т. е. из них вырезались или замазывались фрагменты). Причины для изъятия могли быть следующими: 1. Пренебрежение к русскому и другим царствующим домам. 2. Сопротивление существующему социальному порядку. 3. Изображение русских как варваров. 4. Идеи, оскорбляющие религию и нравственность. В советское время были примерно те же категории, причем «не для публики» означало помещение книги или периодики в отдел специального хранения, а изъятия стали делаться уже в процессе перевода и, по мнению американской исследовательницы М.Т. Чолдин, сохранялись примерно те же причины для запрещения{154}. Вместе с тем цензура была гораздо более размытой, закрытой, распространенной, дополнялась самоцензурой, что, в частности, дало М.Т. Чолдин повод ввести новый термин — всецензура{155}.
В «Положении о Главном управлении по делам литературы и издательства (Главлит)», принятом в июне 1922 г., определялись следующие критерии для запрещения издания и распространения произведений: агитация против Советской власти, разглашение военных тайн республики, возбуждение общественного мнения путем сообщения ложных сведений и порнографический характер произведения{156}.
В интересной, насыщенной фактическим материалом, но несколько односторонней в своих оценках и выводах монографии В.А. Иванова утверждается (в соответствии с общими взглядами автора на роль органов ОГПУ — НКВД в советской системе), что уже с зимы 1931 г. органы госбезопасности, отстранив обллиты, безраздельно управляли сферой цензуры{157}. В подтверждение автор приводит полный текст телеграммы Секретно-оперативного управления (СОИ) ОГПУ (декабрь 1930 г.), где содержался перечень фильмов, которые не должны были быть допущены на экран{158}. В.А. Иванов, однако, проигнорировал тот факт, что СОИ ОГПУ в своей телеграмме ссылалось на соответствующее распоряжение Главреперткома[23]. Другими словами, решения все же принимались органами цензуры, ОГПУ лишь контролировало их выполнение по своим каналам.
23
Главрепертком — Комитет по контролю за репертуаром, создан постановлением СНК СССР в феврале 1923 г. при Главлите. Состоял из трех членов — председателя (от Главлита) и двух членов (от Главполитпросвета и НКВД). На Комитет возлагалось разрешение к постановке драматических, музыкальных и кинематографических произведений и составление и публикация списков разрешенных и запрещенных произведений. В апреле 1928 г. ГРК был переподчинен Главискусству при Наркомпросе, в 1934 г. преобразован в Главное управление по контролю за зрелищами и репертуаром при Наркомпросе.