Словом, они вели себя так, как и должны были вести себя покупатели, после бесконечно долгих, на десятилетия растянувшихся поисков вдруг случайно наткнувшиеся на нужный им товар. Дилеры это понимали и терпеливо ждали, пока моряки осмотрят машины со всех сторон. А впрочем, что там смотреть? Все на месте, и масло из картера, представьте себе, не капает. Значит, берем, Вася? Берем, Петя! Я – вот эту, с эмалированными бамперами, а ты – вон ту, с рекламной наклейкой на стекле.
…С погрузкой машин провозились почти что до самого отхода. Крепили найтовами так, чтобы не сорвалось сокровище за борт при бортовой качке – крепко и надежно. "Грузовой" лично проверил каждую растяжку. Свою красавицу – "тойоту" он закрепил по всем правилам перевозки неустойчивых грузов на верхней палубе. Работой Цапко остался доволен. Ему хотелось залезть в машину и не вылезать из нее до самого Корсакова. Но работа – прежде всего! Ладно, придется потерпеть…
Буксир вывел "Академика Елистратова" на рейд. Завели дизеля, и в 23.00 по судовому времени судно взяло курс на Корсаков.
Кузнецов ушел с ходового мостика в начале первого. В эту ночь вахтенным помощником был "чиф" Павлюк.
– Кто у нас в четыре меняет рулевого? – спросил у него Кузнецов, уже собираясь уходить к себе в каюту.
– Петелин. Только он заболел, просил подменить.
– Заболел? Не от сакэ?
– Да нет, вроде был вечером трезвый. Живот что-то у него… Судовой врач говорит, похоже на дизентерию.
– Ищи замену. А с Петелиным я потом разберусь.
"Придем в Корсаков – спишу на берег, к чертовой матери! – думал Кузнецов, отправляясь в каюту. – Пусть, вон, в подменном экипаже… на стоянке вахты несет. Всего второй рейс, и вдруг – живот… Не хрена тогда в моря ходить, если со здоровьем проблемы?"
В каюте Кузнецов скинул китель и прилег, не раздеваясь, на деревянную кровать, заправленную китайским одеялом с вышитым огненно-красным драконом. Спать не хотелось, но и не спать ведь тоже нельзя! Завтра к обеду судно должно подойти к Корсакову… Можно бы и пораньше, но – зачем спешить? Тише едешь – дальше будешь! Держать узлов двенадцать – и хорошо…
Капитан задремал – словно в море скользнул по слипу.
Сквозь забытье послышались шорохи у двери. Кузнецов приподнялся на локтях:
– Кто?
Тревога стояла у двери. Кузнецов полежал с минуту, проверяя свои ощущения. Да, тревога. Опасность. Вот только – откуда? От кого?..
Накинув на плечи китель, отправился на ходовой мостик. Он знал, что только там можно найти сейчас бодрствующих людей. Остальные давно разошлись по каютам и спят, утомленные вчерашними хлопотами с "тойотами" и "ниссан-патролами".
На штурвале стоял уже не Цыпин, а Кудряшов, которого вахтенный поставил вместо заболевшего Петелина. "Значит, уже больше четырех", – подумал Кузнецов, и глянул на судовой хронометр. Все точно, двадцать минут пятого… "Чиф" был здесь же, в рубке – стоял, вглядываясь в экран радара.
– Туман опускается, Павел Артемьевич, – сказал Павлюк.- Боюсь, к утру придется гудки давать… Может быть, скинем обороты? Не дай бог, врюхаемся куда-нибудь сослепу.
– Куда ты врюхаться собрался, Гурьяныч? Не смеши людей, – пробурчал Кузнецов. – Сейчас у нас на траверзе мыс Крильон должен быть, так? Значит, бери на норд-ост – и до самого Корсакова чистая вода обеспечена, ни мелей тебе, ни блуждающих банок… Дай лучше закурить, а то я свои в каюте оставил.
Капитан взял сигарету, похлопал по карманам кителя. Ага, спички есть.
– А обороты, так и быть, ты сбрось, торопиться нам некуда, – добавил он уже в дверях. – Пока держи десять узлов, а утром – посмотрим.
Кузнецов спустился с мостика и прошел к юту, где обычно курят моряки. Действительно, туман натягивает, черт его подери! Капитан присел на деревянную скамью, чиркнул спичкой, закурил. Не то чтобы он чего-то боялся, но пальцы все равно подрагивали.
Скорее бы до Корсакова дойти! А там – на материк да в родные места под Тамбов. Рыбалка там, конечно, не та что на Сахалине, но… на хрена ему, Кузнецову, эта рыбалка сдалась?! Он и без того столько всякой рыбы в своей жизни повидал, что аж с души воротит.
А нервишки-то – пошаливают… Да и с чего бы им не пошаливать? Нет, когда из рейса возвращаешься – пожалуйста, останавливайте и проверяйте, сколько хотите: контрабанды не везем. Не дураки! Но вот когда на Хоккайдо идешь, тогда – да, любая проверка страшит. Вон, в феврале у фирмы "Блонд" застопорили судно – и восемнадцать тонн креветки, считай, морскому котику под хвост. А это ведь – деньги, да какие еще деньги!
Сигаретный огонек дошел чуть не до фильтра. Кузнецов, не вставая со скамейки, швырнул окурок за борт.
Порыв ветра увел окурок по дуге. Упал у самого борта и рассыпался искрами окурок. Недолет!
Плюнуть бы на это, да пойти спать. Но какой уважающий себя моряк позволит швырять окурки на палубу? Кузнецов поднялся со скамейки, подошел к борту, нагнулся, всматриваясь себе под ноги.. Да вот же он, этот "бычок", у самого шпигата лежит, зараза…
Тень мелькнула у капитана за спиной и взмахнула рукой. Кузнецов дернулся и завалился на бок.
Тень наклонилась и обшарила карманы кителя. Звякнули ключи…
С мостика никто не услышал всплеск воды за бортом.
Когда сумка с деньгами в очередной раз начала сползать с плеча, Шитов остановился и сбросил ее под ноги.
– Перекурим?
– Кури, я не буду, – сказала жена.- Я устала и хочу есть. И спать. Неужели ты не можешь вспомнить, где живет Горина?
Светлану Горину, корреспондентку местного радио, они разыскивали уже больше часа, но безрезультатно. Не зная номера дома и забыв название улицы, найти Светлану можно было только случайно.
– А я хочу курить, – Шитов достал сигареты. – И хорошо бы еще кружку чая. Покрепче и с сахаром. А где живет Горина – честное слово, не знаю. Забыл. В конце концов, я ведь не обязан помнить, где живут твои подруги!
– Насчет подруги ты ошибаешься. Просто хорошая знакомая, вот и все.
– Ладно, просто знакомая. Пусть даже и хорошая. И что?
– Да вот то! – в ее голосе послышалось раздражение. – Я запомнила номер квартиры и подъезд, даже этаж могу назвать – третий. А ты? Ну хотя бы что-нибудь ты можешь вспомнить?
Последний раз Шитовы были здесь в прошлом году, в мае – в годовщину смерти Юрки Сазонова, однажды в молодости вошедшего в их жизнь на правах друга семьи. Юрка был давно разведен и жил с матерью в трехкомнатной "хрущевке". Окно Юркиной комнаты выходило прямо на Татарский пролив, и одно это как бы давало Сазонову право писать стихи, искренние и наивные.
Сначала стихов было мало, их не печатали. Юрка писал – и пил. Потом стихов стало много, но их по-прежнему не печатали. Юрка продолжал писать – и пить. В конце концов, одно из этих двух занятий его и погубило. Однажды утром его нашли в бытовке рабочего общежития. Мертвого. За что убили Сазонова, кто убил – следствие ответа не дало. Списали все на "бытовуху". И забыли.
Старший Сазонов был в "загранке", и по-мужски помянуть брата и друга было не с кем. Шитов в одиночестве пил скверную островную водку, а женщинам и с сухого вина хватило слез… У Юркиной матери Шитовы оставаться не захотели, отправились ночевать к Гориной. Они долго брели по узкой извилистой улочке, постепенно поднимаясь все выше и выше в сопки, и Татарский пролив за спиной открывался до самого горизонта. У Гориной снова выпили, и номер ее дома вместе с названием улицы окончательно стерся в памяти. Теперь попробуй-ка, вспомни то, о чем давным-давно забыл! И захочешь, да не сможешь…
И вот они снова в Холмске – приехали два часа назад из Южного. Спешили, боясь опоздать на паром, но оказалось – зря: порт был закрыт по штормовому предупреждению. В лучшем случае, паром мог пойти завтра утром. А мог и не пойти: в конце марта Сахалин хорошей погодой не балует…
Оставив вещи в камере хранения, с сумкой, набитой деньгами, они поспешили в единственную в городе гостиницу. Мест не было: их разобрали самые проворные. Помаявшись на морском вокзале, Шитовы решили отыскать Горину, и отправились на ее поиски. Им казалось, что Светлана живет где-то рядом: чуть поднялся от порта вверх – и вот, пожалуйста, ее дом. Они упрямо лезли вверх, в сопки, плутали и путались в темных закоулках, вдруг находили нужный дом – и всякий раз убеждались, что и на этот раз ошиблись.