— Ну, а если Шутовых?
Мальчишка протяжно свистнул.
— Так вы братан ий? А вона ждала вас, ждала, а завчора в село пишла — дрибнички на хлиб менять. И замок повесила — ось такий! — Он показал, какой был замок. — Вы до Журбы зайдить, мабуть вона там ключ покинула.
Он говорил со мной тем небрежно доверительным тоном, каким говорят только с хорошо знакомыми людьми.
— Добре. Так вправо, говоришь?
— Вправо, вправо, ось де хата пид соломой стоит.
По твердой, накатанной до асфальтного блеска дороге я поднялся в Забалку.
Было душно. Все еще пахло гарью. Мелкая известковая пыль столбами стояла в воздухе, набивалась в нос, в горло, в глаза. Солнце немилосердно жгло затылок и спину. Сухие листья тополей шуршали под ногами.
На углу Тракторной, возле «билесенького» дома, лениво привалился к стене полицейский; в руках он держал винтовку, выкрашенную по- чему-то в черный цвет. «Почему черный?» — подумал я.
Разглядывая жестяные номера домов, я свернул вправо и прошел мимо полицая.
На дверях пятнадцатого номера висел огромный амбарный замок: видимо, мальчишка хорошо знал здешние места…
Мне нужен был пятый номер. Это, должна быть, тот домик за заборчиком, с тополем у ворот. Больше всего меня интересуют сейчас его окна. Два я уже вижу. Они открыты, стекла блестят на солнце, красные головки фуксии тянутся наружу. Вот наконец и последнее окно. Оно закрыто, и за блеском стекол мне не видно занавесок.
Медленно я* подхожу к дому и, не глядя в его сторону, нагибаюсь, поправляю голенище. Потом поднимаю глаза и бросаю беглый взгляд на окно…
Занавеска… В окне нет занавески. Но тут же в темном, тускло отсвечивающем стекле возникает вытянутое, типично немецкое лицо с ровнехоньким, как по линейке, пробором. Немец скучающе глянул на улицу, широко зевнул и, встретившись со мной взглядом, задернул занавеску.
Я выпрямился и медленно двинулся дальше, вверх по улице.
Черт возьми… Теперь уж ничего не поделаешь. Хочешь не хочешь, придется идти на Копанскую. Черт!..
И все-таки мне повезло. Дьявольски повезло… Только дойдя до конца улицы, я запоздало сообразил: ведь приди я на пять минут, на одну лишь минуту позже — занавеска была бы задернута и уж ничто, вероятно, не могло бы спасти меня от провала.
2
Месяца два назад в Соломире появился новый комендант — капитан Метцнер. Через нашего человека, служившего в полиции, Глушко раздобыл его фотографию: правильное, немного вытянутое лицо со светлыми, чуть насмешливыми глазами.
— Красив, бродяга! — сказал Быковский, увидев эту фотографию,
Глушко утвердительно кивнул головой. Когда- то пуля резанула его по лицу. Красный рубец шел от угла рта до середины постоянно припухшей щеки. Казалось, Глушко спрятал за щекой кусок сахару и неловко, точно извиняясь, улыбался.
— Колысь вин у мэнэ запляше, той красунь!.. — отозвался он.
Быковский опять взглянул на фотографию. Глаза капитана Метцнера насмешливо улыбались.
До появления Метцнера мы были фактически хозяевами большого района, прилегавшего к плавням. В Соломир — районный центр и штаб-квартиру бециркскоменданта — мы ходили так же свободно, как ходят в булочную. Комендантом города был одетый в немецкую форму выродок по фамилии Гусько, кажется, единственный русский среди должностных лиц немецкой администрации, видимо выдвинутый на этот пост за особые заслуги. Карьера первого соломирского коменданта кончилась тем, что его пристрелили собственные полицейские. Как говорится, собаке собачья смерть.
С приходом Метцнера все изменилось: виселица на городской площади никогда не пустовала; в балке у Зеленого Гая днем и ночью щелкали пистолетные и автоматные выстрелы. На стенах домов появились подписанные Метцнером приказы: партизанам и всем сочувствующим им лицам, членам партии и комсомольцам, а также работникам советского аппарата предлагалось в трехдневный срок зарегистрироваться в комендатуре. Явившиеся, говорилось в афишке, будут отпущены германским командованием на поруки. Уклонившиеся от регистрации будут расстреляны.
Два дня во дворе комендатуры толпилась очередь обывателей, спешивших заявить о своей лояльности к «новому порядку в Европе». Среди регистрирующихся оказалось несколько человек, связанных с нашим отрядом: бывший заместитель председателя райисполкома Седых, хирург Иванов, директор школы Штанько.
Этот Штанько, явившись в комендатуру, имел свои виды: в школьных подвалах разместилась перевалочная база боеприпасов, горючего и продовольствия. Штанько рассчитывал, что немцы, забрав боеприпасы, оставят продукты в полное его распоряжение. Однако он плохо знал нравы оккупантов: они тут же, в момент регистрации, арестовали его, склад полностью конфисковали, а школу и дом учителя, видимо в назидание, сожгли.