— О чем?
— Что когда-нибудь он еще станет Президентом! И знаете, что хуже всего?
— Нет.
— Я ему верила. Мои деньги и его внешность. Выигрывающая комбинация, разве нет?
Она сделала еще один глоток, на этот раз большой. Пожалуй, за сегодняшний день это у нее не первый стакан, подумал я. Да, впрочем, и у меня тоже. А вообще, если уж хочется сидеть весь день и лакать виски, то лучше этого места не придумать.
— Где мы остановились?
— На праздновании его сорокалетия.
— Прекрасно. Я подарила ему миллион долларов. Угадайте, что он подарил мне?
— Ни имею ни малейшего понятия.
— Фартук. Клетчатый передник с маленькими кружевными оборками. И знаете, где он попросил меня надевать это?
— В постели, — сказал я.
— Вот именно. В постели! Сказал, что его это возбуждает. Ну как, Френк Сайз будет такое печатать?
— Так вы его надевали?
— Надевать?! Будь я проклята, нет, ЭТО я не надевала!
— Тогда я не думаю, что Френку Сайзу захочется это напечатать. Тут маловато сюжета. Я вот слышал об одном конгрессмене, так у него был целый гардероб белья. Одна беда, что белье все было женское. Но его. Ему надо было его надеть, чтобы возбудиться. А жена его в этом вполне поддерживала. Я так понимаю, что они были вполне счастливой парой.
Она смотрела в свой стакан.
— Сайз бы не стал это публиковать, даже если бы я это надевала, разве нет?
— Нет.
— Но дело не в этом.
— А в чем же?
— Мы вообще перестали заниматься сексом. По крайней мере вместе. Он находил себе проституток, которые соглашались ходить в его переднике, а я себе нашла… ну, вы видели, кого я себе нашла.
— Как его зовут?
— Этого? Этого зовут Джонас. Джонас Джоунс, и он умеет все штучки, какие надо.
— А знаете, что я вам скажу, миссис Эймс?
— Что же?
— Вы слишком много болтаете. Я не против послушать, но вы действительно слишком много болтаете.
Она пожала плечами.
— Может и так, — сказала она, взбалтывая свой стакан. — Я еще и пью слишком много. Но главного я еще не сказала. Вы хотите, чтобы я вам рассказала главное, или нет?
— Продолжайте.
— Так вот, якшался он со всякими потаскухами, готовыми для него ходить в передничке, а потом нашел то, что хотел с самого начала: этакий миленький пуховый клубочек, ту, которая всегда была готова нянькаться с ним, носилась с ним, как курица с яйцом, обращалась с ним как с ребенком — ну и конечно, не имела ничего против ношения передничка для постели. Бог знает, какие еще прелестные игрушки были у них в ходу! Халатик медсестры, наверно.
— Вы говорите о его экс-секретаре, не так ли? О Глории Пиплз?
Она кивнула.
— Вы ведь были на похоронах моей дочери? Артур Дейн сказал, что вы там были. Тогда вы должны были видеть малышку Глорию. А также слышать. Миленькая скромная мышка, уютная малышка Глория. Это продолжалось пять лет. На самом деле еще дольше — и он даже не догадывался о моих подозрениях. Ну, не о ней речь… она просто доказывает главное.
— Что же именно?
— Что секс — это не то, чем Конни Мизелль держит моего мужа. Трудно точно определить… Понимаете, в каком-то смысле я имею гораздо больше общего с этой Мизелль, чем с бедняжкой Глорией. Однако он предпочел Глорию. А когда она ему надоела, он должен был бы запасть еще на кого-то, кто был бы еще больше похож на… да черт, почему не сказать прямо?! На мамочку, конечно же!
— Вы думаете, в этом суть?
Она осушила свой стакан.
— Я это знаю. Артур Дейн — не первый частный детектив, которого я наняла. У меня есть несколько любопытных пленок. Может быть, заглянете сюда как-нибудь ненастным днем — послушаете. Как вы думаете — они могли бы… как это говорится… завести вас?
— Не думаю.
— Давайте еще выпьем по стаканчику?
— Прекрасная идея.
На этот раз ей не сразу удалось нащупать ногой кнопку под ковром, но все ж она ее нашла, и снова возник Джонас Джоунс с подносом. Склонившись ко мне, он оказался спиной к Луизе Эймс — и использовал момент, чтобы одними губами — так, чтобы один я мог слышать — произнести:
— Это чужая территория, приятель.
— Твоя? — шепнул я.
Он подождал, пока я смешаю себе выпивку. Затем он выпрямился и нормальным голосом сказал:
— Совершенно верно, сэр. Премного благодарен.
Когда Джоунс ушел, она сказала:
— Вообще-то он был неплохим сенатором. Он даже мог бы стать великим… Голова у него хорошая… Или, по крайней мере, была.
— А что ж, на ваш взгляд, случилось?
— Она. Вот что случилось.
— Я имею в виду — до того?
Она поставила свой стакан на каминную полку, достала пачку сигарет, выбила одну, закурила.
— Хотите одну? — спросила она, протягивая мне пачку. Я уже почти забыл, что снова курю.
— Нет, спасибо, — сказал я. — У меня свои пристрастия.
И закурил «Лаки Страйк» — седьмую за день.
— До того, — повторила она. — Что ж, до того у нас был небольшой разговор. Примерно четыре года назад. Это еще тогда, когда у него еще оставались намерения стать президентом, а у меня фантазии насчет того, как я буду Первой леди. Они мне грели душу, знаете ли.
— Еще бы!
— Да, и у нас случился тот небольшой разговор. Мы еще не общались прежде настолько вежливо и настолько официально. Мы решили, что хотя развод и не сможет сломать его карьеру — он, конечно же, и не поможет ей. Поэтому лучше, если я куплю для себя апартаменты в достаточном удалении от Вашингтона — таком, чтобы ему было крайне неудобно регулярно ездить туда-сюда. Это позволило бы ему спокойно приобрести квартиру в городе, не вызывая лишних пересудов. Он так и сделал. Купил квартиру в Шорхеме, а я купила «Французский ручей». После этого мы пошли каждый по своей дорожке — он со своей малюткой Глорией, и я с… ну, и я со своими собаками, лошадьми… и личными жеребцами. У нас тут, знаете ли, минимум развлечений, а на всякие мероприятия в Вашингтоне мы приезжали вместе, когда уж этого никак нельзя было избежать. Да таких там бывает на самом деле немного. Политика — мужской мир.
— А как к такому положению дел относилась Каролина?
Луиза Эймс швырнула сигарету в огонь. Ко мне она повернулась спиной.
— Каролина сочувствовала отцу. Не думаю, что она вообще когда-нибудь меня любила.
Она повернулась и теперь снова смотрела мне в лицо.
— Отец любил ее до безумия. Может, дело в том, что мы просто ревновали с ней друг к другу?
Она улыбнулась мне в первый раз за все время. Горькая и печальная вышла улыбка.
— Профукаешь жизнь ни за что… Так ведь всегда бывает, да, мистер Лукас?
— Некоторые прилагают специальные усилия, — сказал я. — Речи произносят занятные… Не так ли?
Она кивнула.
— Ах да, эта речь… Выступление, за которое он якобы получил пятьдесят тысяч долларов. Потом они превратились в две тысячи, потом пошли разговоры о специальном сенатском расследовании, а потом он ушел в отставку.
Она помолчала, а потом добавила, как будто самой себе:
— Она заставила его сделать это. Конни Мизелль.
— Зачем?
— Это ж ее работа.
— Вы имеете в виду — на Организацию Баггера?
— Это ее место работы. Но у нее вполне мог бы быть и еще один работодатель.
— Кто?
— В Индиане есть по меньшей мере дюжина таких, кто не прочь стать сенатором Соединенных Штатов.
— Вы подозреваете, что все это организовал кто-то из них?
Она была слишком напряжена, чтобы стараться изображать коварство и хитроумие. Она и не старалась.
— У меня есть свои собственные теории.
— Напрасно вы за них держитесь.
— Они вам не нравятся?
— По-моему, они весьма вшивенькие. Сами же говорите, что муж у вас умен — почти что интеллектуал. Тем не менее он выступает с этой речью и губит карьеру. У политических соперников не было никакого мыслимого способа принудить его к этому — будь он даже вполовину так умен, как вы сказали. Некоторое время я полагал, что здесь мог быть замешан секс. Или, возможно, даже любовь. Я видел Конни Мизелль. Такая может любого заставить выйти в парадную дверь и навсегда забыть дорогу назад. Она и меня могла бы подвигнуть на это, если б ей в этом был бы какой-то интерес. Но я ей без интереса, поскольку я человек маленький.