А из вашего рассказа выходит, что вашего мужа этим не проймешь. Это не его опера. Секс для него — это кружевной передник, мягкое воркование и горячий попкорн с маслом перед телевизором. Вы говорите, что это все связано с мамочкой, но я в этом совсем не так убежден. Может быть, он просто искал чего-то, что нельзя купить даже за восемнадцать миллионов долларов. К примеру — счастливую семейную жизнь, которая если подразумевает один или даже два кружевных передника — то вы весело повязываете оба и прыгаете к нему в постель! Возможно, он бы и сейчас оставался сенатором на расстоянии прыжка от Белого Дома.
Но все это уничтожено теперь до основания, и все сделал он сам, своими руками. А я пытаюсь понять, почему… и так пока ни к чему и не пришел.
— А знаете, вы очень даже привлекательно смотритесь, когда говорите вот так вот, совершенно свободно, — сказала она. — И глаза ваши становятся просто опасными…
— О боже, сударыня, — сказал я и встал. Она подошла очень близко — гораздо ближе, чем нужно. Ее левая рука, не занятая стаканом, потянула вниз ворот свитера — который вовсе не нуждался в этом.
— Все эта маленькая сучка Мизелль, — проговорила она сладким голосом. — Она его заставила.
— Это говорит Артур Дейн?
— Артур Дейн очень дорог, — сказала она. — Вы знаете, сколько он стоит?
— Пятьсот в день, как я слышал.
— Выходит, его сведения по ней очень ценны, не так ли?
— И вы не собираетесь рассказать мне, что это за сведения, даже если есть что рассказывать.
— Я могла бы, — сказала она. Пальцы ее уже подбирались к волосам над моим воротником, ее лицо было не более чем в 15 см. — Я могла бы — когда мы узнаем друг друга получше.
Я вовсе не настолько привлекательный. Я ростом под метр 85, вес — 82 кг, потому что если я не буду весить ровно столько, все, что сверх, будет делать мое брюхо отвисшим. Осанка у меня странная, поскольку я кренюсь немного влево, но не сильно, и Сара однажды сказала мне, что я похож лицом на недружелюбного спаниеля. Умный, недружелюбный спаниель, добавила она. Поэтому обычно женщины на меня не бросаются, не шлют маленьких безделушек от «Камалье и Бакли» и не цепляют в темных уютных барах.
Но время от времени это случалось. Была, к примеру, некая одинокая домохозяйка, которая могла знать, а могла и не знать кое-что о проделках своего муженька в части выпекания правительственных отчетов. Так она однажды как «забыла» запахнуть свой халат, так и оставила его зиять у меня на виду как ни в чем не бывало… Сам муж против этого никак не возражал, поскольку был где-то далеко, предположительно в Буэнос-Айресе.
В общем, все эти бесхитростные сигналы были мне прекрасно знакомы, и я отчетливо осознал, что один решительный натиск — и вся она — отчасти страдающая от тоски, отчасти перебравшая спиртного домохозяйка ценой в 18 миллионов падет к моим ногам. Секунду я решал про себя, стоит ли выяснять, что она знает, если она что-нибудь знает. Решил, что не стоит. И сейчас мне неясно, изменилось бы что-нибудь, если б я тогда решил иначе. Возможно, пара человек осталась бы в живых. А если еще пораскинуть — так может и нет…
Впрочем, мне не пришлось откровенно отвергать ее. Кое-кто облегчил мне задачу. Голос, который произнес: «Что-нибудь еще, миссис Эймс?» Это был Джонас Джоунс, вставший у двери, которая, по-моему предположению, вела в буфетную. Я посмотрел на него через ее плечо. Его черные глаза буквально вцепились в меня. Лицо его слегка вытянулось и побелело, но в его тоне ничего этого не проступило. Он все еще был вежливым. Может, немножко ледяным, но вежливым.
Она не стала ни отпрыгивать, ни подаваться назад. Она позволила своей руке проскользить по моей груди, медленно, и лишь затем обернулась:
— Мистер Лукас как раз собирается уходить. Вы проводите его?
— Да, миссис Эймс.
Он пересек комнату и встал у другой двери, которая выводила в залу.
— Мы могли бы поговорить еще когда-нибудь, — сказала она. — Когда-нибудь очень скоро.
— Хорошо, — сказал я. — Давайте.
— Как знать — может быть, это избавит вас от многих беспокойств, — сказала она. — И еще это может быть очень даже интересно. Для нас обоих.
— Вполне возможно, — сказал я.
— Я позвоню вам.
— Вы будете очень любезны, — сказал я, повернулся и отправился к двери, которую Джонас держал открытой.
Он последовал за мной в залу, обежал меня слева и распахнул для меня большую резную дверь.
Я остановился и некоторое время смотрел на него.
— Тебе нравится твоя работа? — спросил я.
— Тут получше, чем в Майами Бич, приятель, — ответил он. — Нет такой большой конкуренции.
— Ты хочешь сохранить место?
Он кивнул.
— Планирую.
— Тогда тебе надо бы поусерднее выполнять работу внутри дома, — сказал я.
Глава шестнадцатая
В международном аэропорту Лос-Анджелеса я арендовал в конторе Хертца зеленый «Шевроле Импала». Остановился я в мотеле на Западном Авеню — не так далеко от Вилшира. Там я повесил свой костюм, повалялся на кровати, потом смешал себе выпить из бутылки Скотча, которую предусмотрительно захватил с собой из Вашингтона. Сделав все это, я снял трубку и набрал номер Сайза.
В Вашингтоне было около часу дня, и Сайз восседал во главе обеденного стола.
— Я в мотеле «Жемини», — сказал я.
Он спросил, какой у меня номер, я сказал. После этого он сообщил:
— Я вывернул этот город наизнанку, но найти удалось не так уж много. Он выезжал отсюда множество раз — а кто нет? В первый раз в 1929, когда ему было 9. В том же году он посетил Большой Каньон, наряду с Йеллоустоунским парком, Йосмитом, Сан-Франциско и озером «Плоская голова». Это в Монтане.
— Похоже на обычный туризм, — сказал я.
— На машине, — сказал Сайз. — На «Эссексе супер 6» 1928 года, если это представляет какой-то интерес.
— Всей семьей?
— С матерью, отцом и сестренкой семи лет. Звали Марта. Умерла от полиомиелита в 1935 году.
— Не поможет, — сказал я. — Когда еще он срывался с места?
— С тех пор еще примерно две или три дюжины раз, — сказал Сайз. — Боже, да все ездят в Калифорнию! Я не смог много собрать о его поездках до того, как он стал сенатором, но в бытность им он выезжал 15 раз. Примерно три раза в год.
— В Лос-Анджелес?
— Да повсюду. Иногда в Лос-Анджелес. Иногда в Сан-Франциско. Пару раз в Сакраменто. Однажды в Сан-Диего. В Ла-Джолла у него был вроде бы "друг сердечный". Останавливался у него пару раз.
— Может, любовница? — спросил я с надеждой.
— Бывший сосед по комнате, в колледже.
— Это может быть что-то, — сказал я. — Как его имя?
— Его имя — Джон Свендон, но едва ли он тебе чем-то поможет. Он умер четыре года назад. Эймс приезжал на его похороны.
— Ладно, — сказал я. — Что о тех временах, когда он еще не стал сенатором?
— Мейбл застала его мать по телефону сегодня утром. Она живет в Индианополисе. Это через нее мы узнали насчет «Эссекс супер 6». Она старенькая уже, Мейбл проговорила с ней почти час — по большей части о той турпоездке за рулем. Она не помнит никакого другого времени, когда б он туда ездил, за исключением войны. Он призвался на флот из Сан-Франциско.
— Он ведь был летчик?
— Да, морская авиация. Или военно-морская? Горячий парень. Дослужился до капитана, так и демобилизовался.
— Когда?
— Если верить Пентагону, 14 августа 1945 года.
— Это ж День Победы над Японией, если не ошибаюсь?
— Совершенно верно.