В семь часов Дима собирается уходить. Я провожаю его до двери. Слышу, как Ленка подпевает песне, играющей уже второй раз за вечер, и говорю:
- Список Арины имеет колоссальный успех.
- Еще бы, - обуваясь, соглашается он. – Сестра знала толк в музыке. Как и я знаю толк в девушках.
Дима выпрямляется, целует меня в щеку, и это происходит так неожиданно, так внезапно, что я покрываюсь багровыми, горячими пятнами. Растягиваю рот в нервной улыбке.
- Мы же увидимся завтра?
- Конечно, Мира. Завтра, послезавтра, после-послезавтра, после-после-послезавтра…
Закрываю за ним дверь, врезаюсь в нее спиной и зажмуриваюсь, думая о том, как где-то в моей голове горит тот самый, когда-то слабый огонек. Теперь это целое пламя, пожар. Костер из опасных, теплых чувств, зажигающих все мое тело, каждую его клетку, каждый его сантиметр. Широко улыбаюсь, прикасаясь пальцами к губам, и с ужасом поражаюсь сама себе: как я могла хотеть умереть, как я могла хотеть покончить с жизнью, когда в ней есть столько важного, столько нужного и приятного?
- Ушел? – спрашивает из зала Лена.
Я негромко отвечаю:
- Ушел.
Вижу, как подруга валится на диван. Закидывает ноги на его спинку, расставляет в сторону руки и свешивает голову вниз, к полу. Странная поза, я бы даже сказала опасная, но, откинув подальше нудные мысли, я подхожу к Романовой и повторяю ее действия. Теперь наши лица совсем рядом, пусть и вверх-тормашками.
- Кажется, я объелась, - тянет Ленка и хохочет. Я заражаюсь ее смехом. Оборачиваюсь, она тоже поворачивает голову в мою сторону и довольно вздыхает, - он ненастоящий.
- Кто – он?
- Дима. Помнишь тот фильм, в котором парень сочинил историю про идеальную для себя девушку, а на следующий день эта красотка ожила, словно сошла со страниц его книги?
- Ага.
- Так вот, это твой случай. Дима просто идеальный, такой правильный и чуткий. Вечно добрый, вечно заботливый. Вечно желанный. Не хочу лгать, конечно, это странно.
- Странно?
- Да, ну, то, что он такой беззаботный что ли. Или, не знаю, может, добрый, хороший.…Как же это слово? Ах, к черту. В любом случае, я бы тоже купилась. – Подруга затихает. Складывает на груди руки, а затем, хихикнув, признается, - уже купилась.
Я криво улыбаюсь. Прямо, как он. Но затем вдруг хмурю лоб.
Лена не знает полной истории, не знает, почему он именно такой, какой есть: чересчур добрый, чересчур заботливый, чересчур внимательный. Это последствия. Последствия серьезной потери. Стоит ли рассказывать ей об этом? Стоит ли делиться? Я понимаю: болезнь Арины – не моя тайна, и я не имею права о ней распространяться. Но почему-то именно сейчас, в данный момент, мне хочется стать к Лене немного ближе. Хочется поделиться с ней мыслями, объяснить свои чувства, раскрыть их. Поэтому я тихо, неуверенно отрезаю:
- У Димы сестра умерла.
Подруга ошарашенно округляет глаза.
- Что?
- Два месяца назад. Ее звали Арина.
- Так вот почему он так отреагировал на мой вопрос, - шепчет Романова и громко выдыхает. Ее руки взмывают вверх, она придавливает пальцами глаза и с силой сжимает губы, словно ей становится плохо, не по себе. – Вот это да.
- Она болела. Лейкемия.
- Какой ужас.
- Раньше у него с ней были плохие отношения. Сейчас он пытается исправиться. Иногда перебарщивает.
- Например, как в тот раз, когда он криво проулыбался все пятнадцать минут нашего странного разговора, - понимая, протягивает Лена и вновь опускает руки, - просто не верится. Так обидно. Всем хорошим людям здорово достается по жизни.
- Только особо не распространяйся об этом.
- Конечно. – Молчим. Романова смотрит в потолок, накручивает на палец черный локон волос, а затем вдруг шепчет, - прямо, как пелось в той песне: мы обрели себя в чужой боли.
- В какой?
- Не помню называния.
Продолжаем лежать, разглядывая стены. Подруга хрустит пальцами, я нервно поправляю волосы: то убираю их назад, то вновь кидаю вперед, и мне кажется, что в тишине куда больше напряжения, чем даже в самых громких, разъяренных диалогах. Лучше бы мы обсудили приготовленный нами пирог, чем варились в собственном, ядовитом соку.
Неожиданно на меня снисходит озарение. Щелкнув пальцами, поворачиваюсь лицом к подруге:
- О чем ты задумалась, когда вытирала посуду? - Ленка тяжело выдыхает. Прикусывает губу, стискивает пальцы, и мне приходится признать, что проблема куда глубже, чем я могла предположить. – Ты чего?
- Да, так, - рассеянно выпаливает Романова. - Ничего особенного.
- Ты врешь.
- Я просто не хочу об этом говорить.
- Лен, что случилось? – Приподнимаюсь и облокачиваюсь на локти. Отсюда лучше видно задумчивое, грустное лицо подруги. Но как только наши взгляды встречаются, подруга отворачивается, и это бьет по мне куда сильней жесткой пощечины. Словно я не вправе знать о том, что ее гложет. – Рассказывай!
- Это неважно.
- Важно! Я поделилась с тобой переживаниями на счет Димы, хотя они личные. Вот и ты, давай, не выдумывай. Что произошло? Это касается наших ребят? – Романова резко встает с дивана, отходит в сторону, и я буквально прирастаю к месту. Просто не знаю, что делать. Сажусь ровно, кладу перед собой руки, а затем тихо, боясь ответа, спрашиваю, - неужели за эти полгода появился человек, которому ты доверяешь больше, чем мне?
- Не говори глупостей.
- Тогда, что такое? Почему ты не хочешь ответить?
- Потому что раньше тебя это не волновало. Сейчас, я думаю, тоже ничего не изменилось.
Тут же понимаю, о ком идет речь. Усмехаюсь и спрашиваю:
- Артем?
Тема, вечно цепляющая Ленку, но абсолютно неинтересная мне, ведь для меня этот парень – лишь друг, в то время как для нее этот парень – манна небесная, постоянно обделяющая вниманием ее, но зато благородно одаривающая им меня.
Вот и скажите, почему я и Лена до сих пор дружим. Парадокс.
- Я смирилась с тем, что мое присутствие его абсолютно не интересует, - через силу выдавливает из себя подруга, а затем устало горбится. Никогда не видела ее такой разбитой, такой уязвленной. – Но как смириться с его новым пристрастием?
- С каким пристрастием?
- Ты знаешь. Подумай, что могло его отвлечь от твоего исчезновения? Чем он вечно грезил?
Расширяю глаза.
- Он принимает?
- Уже нет. Таблетки в прошлом. Вчера я застала его за институтом в курилке. Знаешь, что он делал? Черт, Мира, он кололся. Представляешь? Посреди дня, чуть ли не у всех на виду, он протыкал шприцом себе вену. Я дико взбесилась. Наорала на него, как ненормальная, но не думаю, что он различил мои слова в тот момент. – Подруга протирает дрожащими руками лицо, вновь подходит ко мне, вновь садится рядом и тихо спрашивает, совсем тихо, - что нам делать?
Не знаю, как описать свои чувства. Я не могу пошевелиться, не могу задышать. Мой друг, мой самый давний друг, с которым я играла на турниках, покупала разноцветные жвачки, собирала пульки, сбегала с уроков – наркоман? Это невозможно, такого ведь попросту не может быть!
- Тебе показалось.
- Что мне показалось? Мира, он колется. Он колется!
Ее плечи трясутся. Я смотрю на Лену и вижу ее мокрые глаза. Она любит его. Любит его незаслуженно. Он никогда не уважал ее чувства, никогда не разделял их и никогда не планировал сделать что-либо из этих двух пунктов. Артем жил в другом мире, не в мире, созданном Ленкой, и это всегда причиняло ей боль. Но сейчас речь даже не о несчастной любви, сейчас речь – о его жизни. Он убивает себя, он хочет покинуть ее, хочет оставить ее одну, и теперь ей не просто больно. Она в ужасе, и я вижу этот ужас в ее глазах.
- Я сразу хотела рассказать, но не смогла. Вдруг тебе вновь станет плохо, вдруг тебя это вновь сломит. Ты только вернулась к нам, да и вообще, - надрывающимся голосом, говорит Лена, - как я могу спокойно разговаривать с тобой о дорогом мне человеке, который в свою очередь дико любит тебя?