Шагавшие парами и тройками пацаны, повинуясь его жесту, сломали строй и услышали одно-единственное слово: «Матербол». Они заулыбались, принялись пихать друг друга локтями, и тогда он повторил:
— Сеньор Матербол, ребята. Давайте, do nde[58]?
Они вежливо побрякали в карманах монетами и направились было через площадь обратно, но Гноссос, прислонившись к фонарному столбу, нарисовал в воздухе знак доллара.
«Каса Хильда» — они привели его туда, как могло быть иначе? Только теперь все обрело свой обычный сумасшедший смысл. Словно ищешь дорогу в снегу: идешь там, где никогда не был, но кажется, что был, и все ищут в другой стороне. Они строем прошли через вестибюль, затем по узкому выложенному плитками коридору в сырой дворик — там девочка в красном платье училась играть на кастаньетах. Потоптавшись, мальчишки уселись по двое-трое на землю и принялись показывать на тяжелую деревянную дверь, косо и ненадежно болтавшуюся у стены.
— Там, — сказал один из пацанов, а другой нарисовал в пыли знак доллара, ухмыляясь и всем своим видом давая понять: они подождут. Хоть месяц — можно не сомневаться. У дверей Гноссос замялся, принюхался, поправил на плече рюкзак и оглянулся на девочку — та махнула, чтобы он входил. За порогом бездонная яма, погреб с тифозными крысами, слушайте мой предсмертный крик.
В первую секунду они не увидел ничего. Слишком сумрачно после яркой пастели дневного света. Запах мускуса и героина, тени в темноте — не вводи их в искушение.
— Это я, мужики, — сказал Гноссос, выпрямляясь.
— Огня, — отозвался знакомый голос, и чья-то рука зажгла фитиль керосиновой лампы.
Свет разлился по дряхлой, изрытой оспинами стойке бара и затянулся покровом наркотического дыма. И — словно визаж Чеширского кота — благосклонная улыбка Луи Матербола. Без рубашки, в лиловых подтяжках, на громадном, словно бочка, животе подтеки пота, протирает стаканы, выдыхая клубы сен-сена. Рука, разжигавшая огонь, принадлежит изнуренной усатой кубинской китаянке. В бордовом платье она сидит на полу, присосавшись сквозь хирургическую трубку к галлоновой банке. Огромная афиша на стене гласит: ТОЛЬКО СЕГОДНЯ: ГЕНЕРАЛ УИЛЬЯМ БУТ ОТПРАВЛЯЕТСЯ НА НЕБО. Гноссос застыл с раскрытым ртом.
— Давно не виделись, — произнес Матербол, указывая на стул. Пауза. — Садись, чего стоять.
— Да, чего стоять, — эхом откликнулась женщина.
Гноссос сел, кивнул, ничего не сказал. Новая пауза, на этот раз — дольше.
— Хорошо держишься. — Матербол. — Жизнестойкость впечатляет.
— Жизнестойкость. — Женщина.
Затем этот огромный человек наклонился вперед и интимно прошептал:
— Мы слыхали о беде. Мартышка кусается.
Женщина прикрутила фитиль; отблески пламени танцевали на ее впалых щеках.
— Со мной все в порядке, — сказал Гноссос.
Полотенце с меткой «Гавана Хилтон» служило для вытирания подтеков, и несколько секунд живот оставался сухим.
— По виду не скажешь, но мы знаем, какой бывает оболочка.
Гноссос поерзал на стуле, женщина хихикнула. Он повел головой, как бы спрашивая, кто она.
— Миссис Матербол, я забыл, что вы незнакомы. Вторая миссис Матербол.
— Очень приятно, — ответил Гноссос, уворачиваясь от ее дыхания.
Луи скорбно промакнул полотенцем глаза:
— Бедняжка Мод.
— Мод, — хихикнула женщина.
— Моя первая жена, — объяснил он, возвращаясь к стаканам. — Покойная. Страшный конец на реке Таос, может ты слыхал. Клещи и кислота. Рыболовные крюки. Будешь «Летний снег»?
Бисерины теперь падали совсем редко, но щель стала у же, так что некоторые капли, промахнувшись, отскакивали от поверхности и вновь попадали в реальный мир.
— Почему бы и нет?
— Почему бы и нет, действительно? — В темной затхлой комнате клубились пары сен-сена. Матербол открыл спрятанный в тени ле дник, достал бутыли с молоком и белым ромом. В портативном миксере взбил их с кубиками льда, свежей мякотью кактуса, сахарной пудрой и толченым кокосом. Персональная порция Гноссоса украсилась пеной из мескаловых почек; он попробовал, не слишком ли горько, и в ту же секунду прозвучал вопрос: — Ты наверняка знаком с работами Вэчела Линдзи?
— Скоооооро, — таинственно произнесла миссис Матербол.
— Скоро тут будут чтения. Видишь афишу?
— На небо. — Опять хи-хи.
— У меня к тебе дело, Луи.
Матербол перестал вытирать стаканы и бросил на Гноссоса подозрительный взгляд.
— Естественно: небольшое дело, голове на пользу. Пей, старик, хочешь, дам хирургическую трубку, фильтрует кислород, заторчишь от побочных эффектов.
Гноссос взялся рукой за конец резинки и произнес:
— Мне нужен Будда, без этого никак.
— Дело держит клетки прочно, будет время для души, да? Взять хотя бы Линдзи — этот парень умел ловить удачу.
— Ответь мне про Будду, Луи.
— Продавал на дорогах свою брошюрку, вишь ли, штучку под названием «Рифмы в обмен на хлеб». Круто, но функционально, правда?
Гноссос опустил стакан, поставил на стойку рюкзак и глубоко вздохнул.
— Где он, Луи? Мне не до шуток.
— У тебя спиной, Гноссос, чего ты так волнуешься? Он всегда у тебя за спиной.
Еще не успев оглянуться, Гноссос знал, что Матербол говорит правду. Появление было неожиданным и зловещим. Мягкий шелест штор, колыхание, свист и шепот тяжелого шелка. Снова запах героина.
Позвякивая браслетами, Будда спокойно положил руку Гноссосу на плечо. Тягучий голос, смягченный нектаром и амброзией, произнес:
— Милые глазки.
По телу от макушки до паха пробежала дрожь, неправдоподобно ледяные пальцы промораживали плечо сквозь бойскаутскую рубаху. Прикосновение годовалого трупа, обернись.
Массивная, завернутая в балахон фигура возвышалась над его макушкой минимум на двадцать дюймов и оттуда сверху одаривала невероятно щедрой улыбкой. Надушенная кожа орехового цвета — безупречна и туга. Идеально закрученный тюрбан скрывал фигурину голову, меж бровей, гипнотически сверкая, переливался радужный опал. Глаза мерцали, как стигийские луны. Обдолбан. Пропитан насквозь — так, что трудно поверить, эритроциты плавают в чистом героине. Скажи что-нибудь.
— Привет, мужик.
— Матербол — а у него милые глазки. Хочет, чтобы все Видели то, что он Видит. — Одной рукой Будда поднял огромную чашу «Летнего снега» и грациозно поднес к морщинистым фиолетовым губам. Во дворе звенели кастаньеты, и бисерины вновь закапали сквозь дыру.
— Динь-динь, — отрешенно произнесла миссис Матербол. — Дон-дон.
— Мне долго возвращаться, Будда. — Гноссос осторожно повернулся вместе со стулом. — Дай руку.
— Она на тебе, малыш.
Это точно.
— Толстый Фред привет передавал.
— Пусть его.
— Вот тебе и Будда. — Луи Матербол одобрительно покачал головой.
— Динь-дон, — откликнулась его жена и громко втянула вкозь трубку воздух, намекая, что неплохо бы добавить.
— Ты слышишь, Будда, — долго возвращаться.
— Я слышу тебя, Гноссос.
— И долго уходить, — сказал Луи.
— Верно.
— Думаешь, верно?
— Он тебе ответил, — понимающе сказал Луи, — я слышал, он говорил.
— Ладно. — Гноссос. — Может, скажешь тогда, пару слов, а?
Будда задумчиво склонил огромную голову, опустил чашу с «Летним снегом» и спрятал руки в складки шелкового балахона.
— Попробую, малыш.
— Врубайся. — Луи.
— Дон-дон.
— Уши-то у тебя есть для чего-то, — сказал Будда.
— Он падает, — сказал Матербол, снова смешивая, снова кроша почки.
— Долго, малыш?
— Очень долго. — Гноссос.
— Рассказывай.
Гноссос проговорил:
— Я думал, так можно выбраться наверх.
— Верно, — сказал Будда.
— В Таосе, — добавил Матербол, — он падал еще в Таосе.