Но почему же его отец так бессердечно к ним относился? Сводные братья ни единым словом не упоминались в отцовском завещании, и он даже не представлял, как устроить их жизнь (это нужно было сделать еще несколько лет назад). Конечно, во многом была виновата и его мать, Летиция Маллам. Мать изначально была жестокой и эгоистичной, и вовсе не образ жизни его отца превратил ее в чудовище.
– Звонят к обеду, милорд, – заметил Томас.
– Что ж, пойдем отведаем то, что нам приготовила леди Уорлок, а все заботы оставим на потом.
– Может, я лучше пообедаю со всеми остальными? – сказал Томас, следуя за Брентом по пятам.
– Ты этого хочешь? Хочешь остаться слугой?
– Нет, милорд. Но все же моя жизнь намного лучше той, что у других ублюдков. Я-то по крайней мере сыт, и у меня есть крыша над головой большую часть времени. Леди Маллам нас ненавидит, но я за это на нее не в претензии. К тому же при желании можно даже заработать несколько монет на стороне.
– И это все, чего тебе хочется? И другим тоже?
– Да, более или менее. Мэри договорилась с викарием, чтобы он дал нам несколько уроков, поэтому мы все можем читать, писать и даже считать. – Мальчик усмехнулся. – Мэри молода и не вышла ростом, но у нее есть характер – это уж точно.
– Не сомневаюсь. – Брент задержался перед дверью в столовую. – Но у вас должно быть что-то еще. Ведь вы сыновья графа. Вы не можете быть просто слугами. Конечно, вам никогда не стать наследниками, но вы можете подняться повыше… Зачем вам всю жизнь чистить стойла?
– Не уверен, что нам уготовано что-то другое.
– Почему же? Ведь можно стать учителем, секретарем, пойти в коммерцию, выучиться на солиситора…
– На солиситора? Однажды я видел солиситора. Должно быть, выгодное занятие.
– Обсудим это, как только захочешь. А сейчас, – граф распахнул дверь, – надо поесть. С нашей стороны будет неприлично, если мы заставить даму есть в одиночестве, в особенности если она помогала готовить.
Олимпия взмахом руки отпустила Мэри и Энид, когда Брент и Томас вошли в столовую, и подождала, пока они первые подойдут к столу. Видно было, что шок у Брента начал проходить, – судя по всему, он уже почти смирился с суровой правдой, внезапно открывшейся ему. Манера графа обращаться с Томасом как с братом давала надежду на то, что он так же отнесется и к другим – тем, кого его родители попытались оттолкнуть от себя и забыть.
– Сразу после обеда нам нужно отправляться в Лондон, чтобы добраться до наступления темноты, – неожиданно сказала Олимпия.
Брент вздохнул:
– Да, знаю. Я только не знаю, где остановлюсь в городе. Все мои друзья в разъездах.
– У вас нет дома в Лондоне?
– Есть, только в нем живет мать. По завещанию отца она может использовать его как собственный до своей смерти. Но я не смогу жить с ней под одной крышей, хотя это был бы наилучший выход – из-за Агаты по крайней мере.
– И нет никакого маленького особнячка для любовниц?
– Надо же… Как вы хорошо разбираетесь в особенностях мужской натуры, – проворчал граф. – Да, особнячок есть. Но я не могу в нем остановиться, потому что там сейчас живут. Я намеревался какое-то время оставаться в поместье, поэтому решил сдать его, чтобы он не пустовал и приносил хоть какие-то деньги. Тем не менее есть кое-кто, у кого я смогу остановиться, хотя в результате можно будет оказаться повенчанным с чьей-нибудь дочкой, племянницей, кузиной – или с кем-то в этом роде.
– Можете остановиться в Уоррене. Дом стоит пустой, если не считать меня, и довольно большой. Плюс к тому вы остались без слуг, поэтому так сбережете время и деньги – не придется нанимать новый штат.
– Вы ведь знаете, что я не смогу воспользоваться вашим предложением, Олимпия. Это уничтожит вашу репутацию.
– Я из Уорлоков, Брент. Моя репутация, если таковая имеется, весьма сомнительна, и это в лучшем случае.
– Даже сомнительной лишитесь, если я поселюсь с вами под одной крышей.
По решительному тону графа Олимпия поняла, что лучше не спорить с ним на эту тему. Но ей все равно стоило позаботиться о жилье для него, так как у нее было стойкое ощущение: он еще столкнется с тем, что все двери будут закрываться перед его носом. Это станет еще одним ударом, от которого она не сможет его уберечь. Брент так давно погрузился в свои кутежи, что явно перестал прислушиваться к тому, что о нем говорили. Но Олимпия не верила, что он натворил больше, чем любой другой неженатый аристократ. И уж наверняка Брент не был виноват в том, о чем шептались по углам в гостиных и во что все искренне верили.
Покончив с едой, он тут же пошел собираться. Олимпия же осталась в обществе Томаса.