– Кто ты? – спросила Олимпия у мальчика.
– Томас Пеппер, миледи, – представился тот. – Я чистильщик обуви. – Он поморщился. – А еще я иногда чищу котлы, иногда подтираю грязь, иногда…
– В общем, мастер на все руки, – перебила Олимпия. – Я все хорошо поняла.
«Даже слишком хорошо», – добавила она мысленно. Граф перестал обращать внимание не только на свою родню. В его собственном доме накопилось множество проблем, требовавших срочного разрешения, – это было очевидно. После своего знакомства с ним на свадьбе ее племянницы Пенелопы и его друга Эштона Олимпия не раз, сталкиваясь с ним, замечала, что он все более и более отдавался пьянству и распутству (впрочем, их встречи были редкими и короткими, а та неловкая ситуация, когда он помогал ей сесть в карету, стала самой запоминающейся). У нее сложилось впечатление, что этот человек дошел до той точки, когда волнует лишь одно – чтобы была бутылка под рукой и девица в постели. И Олимпии оставалось только надеяться, что ей удастся вытащить его из этой пропасти.
– Проводи меня к его милости, Томас, – сказала она мальчику.
– Пожалуйста, сюда, миледи.
Шагая следом за мальчуганом, Олимпия решила, что нелишним будет получить кое-какую информацию о его светлости и узнать, как вообще обстояли здесь дела.
– Дворецкий ведь не до конца предан лорду Филдгейту? Я права?
– Да, миледи. Он получает деньги от этой старой ведьмы за то, что шпионит за его светлостью. И одновременно получает жалованье у хозяина. Вы одна из тех, кто писал письма его светлости?
– И я, и его сестра. Письма перехватывал дворецкий, так ведь?
– Да, это его рук дело. Надеюсь, там не было ничего секретного. Потому что теперь это больше не секреты.
– Я была очень осторожна в выражениях.
– Это умно!
– Хотелось бы так думать. И еще хочется быть уверенной, что младшая сестра его светлости была столь же осторожна. Потому что я подозреваю: все, о чем она писала брату, тут же становилось известным… э… старой ведьме.
– Так оно и было. Библиотека – это вот здесь. – Мальчик остановился перед высокой двустворчатой дверью. – Его светлость там один, но не вполне здоров, если вы понимаете, о чем я…
– Прекрасно поняла, что ты имеешь в виду. У меня среди родичей много мужчин. – Олимпия усмехнулась. – Не мог бы ты заварить чай покрепче? Или, может, перекусить? Для желудка было бы полезнее сытно поесть. Хотя голова – важнее.
– Да, миледи.
Мальчуган поспешно удалился, а Олимпия повернулась к дверям, ведущим в библиотеку. Это были весьма впечатляющие двери – из толстого дуба, украшенные резьбой на средневековый манер. Когда-то Малламы, вероятно, были очень богаты. Она знала о том, что Брент вместе с Эштоном успешно вкладывали деньги, поэтому ей стало интересно, во что графу обошлись все его попойки, девки и азартные игры. Неужели он не понимал, что попал в ту же ловушку, что и его предки?
Отбросив эту мысль, Олимпия распахнула двери и шагнула в комнату. Попросить разрешения войти – так поступил бы любой воспитанный человек, но в данный момент ей было не до политесов. А еще ей не хотелось получить отказ и оказаться в ситуации, когда пришлось бы через запертую дверь кричать графу, что ей надо с ним пообщаться.
Лорд Филдгейт лежал на канапе, и глаза его были закрыты. В результате разгульного образа жизни морщины на его красивом лице стали более глубокими и отчетливыми, чем раньше. Когда Олимпия подошла поближе, до нее донесся запах спиртного. Следов от пролитого вина на полу она не увидела, как не увидела поблизости недопитого бокала. Вид же у графа был довольно опрятный, и одежда оказалась в полном порядке, поэтому Олимпия предположила, что запах – это результат ночной попойки. От ее отца по утрам частенько пахло именно так. Ей тогда казалось, что все спиртное, что он выпил накануне, выступало через поры. «Брент Маллам действительно спивается», – подумала она.
Когда Олимпия приблизилась к изножью канапе, он неожиданно открыл глаза и посмотрел на нее. Она чуть не застонала, встретив взгляд этих прекрасных темно-серых глаз. Именно их она с особой остротой вспоминала всегда при упоминании его имени. Сейчас глаза были затуманены усталостью, а белки испещрены красными прожилками. Он хмуро смотрел на нее какое-то время, а потом, заторопившись, неловко поднялся.