Потеряв всякую надежду заставить его умолкнуть, Ипполито приказывает начать обыск. Полицейские только того и ждали. Мстя за вынужденное ожидание, они в мгновение ока буквально переворачивают все вверх дном, превращая комнату в настоящее поле битвы. Но ничего не находят.
— Что там за дверью?
При этом святотатственном вопросе дон Доменико взмахивает руками, в точности воспроизводя жест святого Амбруаза, преграждающего водруженным варварам вход в тот самый храм, который носит теперь имя мученика.
— Там спальня моей дочери.
Ипполито не смущается ни жестом Доменико, ни его тоном.
— Пусть оденется и выйдет.
Воинственный пыл Доменико заметно спадает:
— Вы шутите, господин комиссар. Ведь она девушка!
Подобный довод ничуть не смущает полицейского.
— Пусть выходит, иначе я сам отворю дверь!
Он стучится в спальню Кармелы и объявляет:
— Полиция. Выходите, мадмуазель. Даю вам пять минут. А не выйдете, мы сами войдем.
Дон Доменико хватает комиссара за пуговицу.
— Если у вас есть дочь, умоляю вас...
— Нет у меня дочери. Я холостяк.
Дон Доменико разводит руками:
— Воля ваша. Исполняйте ваш долг. Я уступаю. Dura lex, sed lex[1]. — Он сам открывает дверь и включает свет. Взорам всех предстает лежащая на постели Кармела — она великолепно изображает внезапно разбуженную девушку.
— Кто эти люди?
— Полиция. Я же вам сказал. Мы выйдем на минуту, а вы пока вставайте и одевайтесь.
Громадная, накрытая до самого пола кровать тотчас же привлекает внимание комиссара.
Дон Доменико пускает в ход последнюю уловку:
— Сударь, я сделал все, что в моих силах, чтобы вам угодить, но то, что вы требуете сейчас, задевает девичье целомудрие и честь семьи.
— Я сказал: на пять минут мы выйдем.
В первый раз дон Доменико решается на открытый бунт:
— Делайте что, хотите. Кармела не встанет. — И обращаясь к дочери: — Не смей вставать.
Приказание излишне. Кармела уже перестала разыгрывать роль целомудренной девицы.
— А я и не встану. Если угодно, стаскивайте меня с постели силой, — объявляет она.
Комиссар колеблется. Такое упорство только усиливает его подозрения. Но все же Кармела — девушка, и он задумывается, как бы ему обшарить кровать Кармелы, не выходя слишком далеко за рамки приличия.
В последний раз он предлагает:
— Прошу вас, встаньте, пожалуйста.
— Как, в присутствии стольких мужчин, — вопит отец, — никогда!
— Ну, раз вы отказываетесь...
Ипполито делает знак полицейским; сам берется за край тюфяка. Вчетвером они приподнимают его и вместе с Кармелой опускают на пол. Когда тюфяк касается пола, слышен отчетливый лязг железа. Звук идет из-под простынь. Под тюфяком вместо матраса в прямоугольной раме кровати — полный набор радиоаппаратуры и шлем с наушниками.
— Как будто все на месте, — отмечает комиссар, — не хватает только антенны.
Он смотрит на Кармелу. Минуту она колеблется, потом просовывает руку под одеяло и молча протягивает полицейскому антенну. При этом она приподнимается, упругая грудь четко обрисовывается под узкой ночной рубашкой. Взгляды мужчин тотчас обращаются в ее сторону.
— Одевайтесь и следуйте за нами, — говорит Ипполито отцу Кармелы.
Дон Доменико молча повинуется. Но прежде чем сбросить халат, приказывает дочери:
— Кармела, отвернись.
Пожав плечами, она послушно отворачивается.
Надевая брюки, «доктор» пытается оправдаться:
— У меня был приемник. Признаю. Меня развлекали беседы с друзьями, разбросанными по всему свету. За разговором не так остро чувствуешь свое одиночество. Когда у человека столько несчастий, сколько выпало мне на...
Комиссар резко обрывает его:
— Ладно, ладно. Поторапливайтесь.
— Я готов уплатить штраф. Я знаю, что действовал не по закону. Скажите мне, сколько я должен внести, и я уж как-нибудь постараюсь...
— А сколько платили вам контрабандисты, как связному?
— Какие контрабандисты?
Дон Доменико, по-видимому, искренне возмущен подозрением Ипполито.
— Знать не знаю никаких контрабандистов. Что еще выдумали? Я честный гражданин. Да, я действительно поддерживал связь, когда вы вошли, но знаете с кем? С кораблем, на борту которого находится больной. Это только акт человеколюбия. Я связал корабль с радиолюбителем, и тот отправился за врачом в институт Пастера.
Полицейский ухмыляется:
— Вас представят к медали за спасение погибающих.
0 часов 17 минут (по Гринвичу) в ПарижеПо пути домой Лоретта рассказала Ги Мерсье свою печальную историю. За Корбье она вышла в 1943 году. Все девушки были от него без ума. Он был красив, молод, богат, прославился, как смелый летчик, искусный охотник и чемпион по теннису. В сорок четвертом году, с блестящей характеристикой за участие в движении Сопротивления, Корбье поступил во вторую танковую дивизию. За несколько месяцев он получил два повышения в чине, медаль и три благодарности в приказах. А потом случилось страшное несчастье: когда он с войсками вступал в немецкий город, у него в руках разорвалась граната. Неумелая и наспех проведенная операция, смена надежд и отчаяния и, наконец, консилиум с участием нескольких крупных светил офтальмологии, который вынес трагический приговор: Поль Корбье ослеп навсегда. Один-единственный год радостной жизни — вот все, что выпало на долю Лоретты. Счастливая, нежно любимая, вызывающая всеобщую зависть, жена одного из самых обаятельных парижан превратилась в сиделку опустошенного, сломленного горем человека. На занятия спортом, его любимое увлечение, был наложен строжайший запрет; духовных интересов у него не было, и, столкнувшись с одиночеством и страданием, отрезанный от внешнего мира, он оказался безоружным и сдался.