— Сам посуди, девять часов в день надрываешься за несчастные восемьдесят марок в месяц. Мы еще не настолько пустомозглые. К тому же терпи окрики надзирателя-румына!
Гонзик был рад, что «тудор» наконец остановился перед разбитым вокзалом: его ногу свела судорога. Немец, сидевший на переднем сиденье, отдал инженеру какие-то документы, сухо с ним распрощался и сел за руль. Сизый дымок быстро растаял в воздухе: машина скрылась из виду.
Послеполуденное солнце жгло прямыми лучами, с недалекой громады руин ветер время от времени поднимал белесое облако известковой пыли и гнал ее прямо на путешественников. Гонзик прикрывал глаза и сплевывал, но песок все равно хрустел у него на зубах. Инженер вернулся от кассы с билетами.
— Есть хотите? — вдруг вспомнил он.
— Закинул бы удочку, да нету грузила. — Чарльз вывернул напоказ карманы.
Гонзик, сам не зная почему, в эту минуту застыдился перед своим новым другом в кожаной куртке.
Инженер молча купил в киоске бутерброды, прокисший овощной салат и два пакетика печенья. Гонзик выловил из кармана мелочь. Бернат махнул рукой, а попутчики посмотрели на Гонзика так, будто сомневались, в порядке ли у него мозги. У студентика от усердия двигались просвечивающие восковые уши. При этом он нахально глазел на молодую красивую крестьянку, сидевшую рядом на скамейке и кормившую грудью ребенка. Когда доели, Хомбре громко рыгнул. Гонзик, чтобы скрыть смущение, торопливо заговорил о чем-то с инженером, но не расслышал ответа. Юноша украдкой сжал в кармане кулак и прикрыл глаза: «Я постараюсь не уподобляться этим двум… постараюсь и докажу!»
Скорый поезд шумно подошел к вокзалу. Вслед за ним примчалась туча пыли и заволокла все вокруг. Пассажиры брали поезд штурмом. Локтями и пинками Чарльз и Хомбре отвоевали для своей группы сидячие места.
Перестук колес, послеполуденная жара, усталость, беспокойные думы о Катке, Вацлаве, Франце Губере, мысли о неведомом будущем — все это глубоко тревожило душу Гонзика. Он завидовал тем двоим напротив. Билл-Чарльз, откинув голову назад и открыв рот, тихо храпел, у наклонившего голову и также спавшего Хомбре изо рта вытекала тонкая струйка слюны. Оба молодых человека ничуть не тревожились за свою дальнейшую судьбу.
Гонзик решил, что, как только приедет на место, он напишет Катке большое письмо, будет искать для нее место. Ох, если бы она приехала во Францию! Гонзик даже в мыслях не может представить себе, как бы он ждал ее! И вот они оба на чужбине, предоставлены самим себе. Он на руках носил бы ее.
Пограничный городок Кел. Поезд тихо прогрохотал по мосту через Рейн и въехал на территорию Франции; фонари далеких улиц трепетным удлиненным пунктиром отражались в черной как сажа водной глади; буксирный пароход, надрываясь, тянул на стальных тросах две груженые баржи. Хвост искр, вылетая из трубы, бросал на ободранные бока парохода розовый отсвет.
Гонзик забился в уголок купе у окна и от волнения кусал ногти. Неуверенным взглядом он искал сочувствия у проснувшихся товарищей, их тоже взволновал переезд через границу. Лицо флегматичного Хомбре застыло от напряжения, а бледный Билл сидел, вытянув тонкую шею из грязного воротничка. Их сопровождающий, стоя в коридоре, довольно бегло и свободно разговаривал с кем-то по-французски. Таможенный чиновник в фуражке иной формы, чем у немецких пограничников, только мельком взглянул в купе и тут же отвернулся. Из-за его плеча возбужденно улыбалось лицо инженера. Гонзик глубоко вздохнул. Германия — проклинаемая, негостеприимный приют — после восьми долгих месяцев осталась позади.
— Выходите, братцы, — сказал инженер. Его глаза блестели, но лицо было утомленным. — В дальнейший путь мы тронемся утром, а пока переночуем здесь. Думаю, что и вы мечтаете о постели не меньше, чем я!
И вот они идут по вечернему Страсбургу. Кинотеатры уже закончили работу, на улицах мало прохожих, американских униформ не видно, иногда попадаются французские мундиры. Даже обломков домов — следов войны — почти нет: Германия в самом деле осталась за Рейном.
— Ты видел эту черную шлюху, Хомбре? — Билл на ходу потуже затянул ремешок.
— Да, черт возьми, уже пахнет колониями! Надо привыкать к африканским ласкам! Я начинаю верить, что все-таки исполнится мечта всей моей жизни: приголубить негритянку и монашку.
— Гостиницы переполнены. Мы переночуем в казарме. Наша фирма имеет там арендованные комнаты для служащих, прибывающих из Германии. — Инженер сказал это скучным ровным голосом, как само собой разумеющееся, и в довершение даже зевнул. Затем он повернулся спиной к ветру и закурил.