— Wie heissen Sie?[150]
Еле заметная кривая усмешка на губах Пепека.
— Иозеф Главач[151].
Белокурая девушка, приложив ладонь к горлу, облегченно вздохнула, словно гора упала у нее с плеч.
— Каким образом вы достали документы? — Полицейский в штатском стукнул пальцем по бумагам.
— Сидели мы со Штефанским в трактире. Он нализался и забыл их на столе. — Пепек расстегнул воротник рубашки и затем горестно развел огромными руками. — Вы, наверное, не поймете, господа, что это такое, ждать разрешения на выезд. Полтора года ждал я бумаг на выезд в США, они были у меня, но кто-то донес, будто я неблагонадежный, а ведь я не как другие, я воевал с коммунистами не языком, а с оружием в руках! И вот целый год я жду.
Девушке не нужно было переводить — Пепек за три года работы в гитлеровском рейхе научился сносно изъясняться по-немецки. Он обратился прямо к чиновнику:
— Пустите меня в Канаду, ради бога! Посмотрите на меня, я мог скалы двигать, а теперь мускулы у меня стали дряблыми, сам доктор ваш это заметил. Он видел, как дрожат у меня веки, я извелся, как старый пес, я буду валить лес, работать на ферме, ворочать, как лошадь, только пустите меня в Канаду! Два с половиной года в Валке, я свое получил, больше мне не выдержать — спячу с ума.
В комнате смущенная тишина. Полицейский у дверей встал теперь «вольно», на лице у девушки, сидевшей у окна, видно было явное сочувствие, в комнате воцарилась атмосфера человечности и даже почти дружелюбия.
Инспектор уголовной полиции вложил документы в сумку, ладонью потер щеку и как бы невзначай сказал:
— Ja. Sie sind verhaftet[152].
Вацлав проснулся в испуге, чья-то рука трясла его. Нездоровое, зловонное дыхание пахнуло ему прямо в лицо.
— Янушки… Янушки нет, что мне делать? — Растерянные глаза Штефанской, не мигая, смотрели на него из темноты, колеблющийся луч света от раскачиваемого ветром уличного фонаря пробегал по искаженному тревогой лицу. Но босые ноги женщины зашлепали прочь, и Вацлав услышал скрип нар в польском углу.
— Да ну вас, — пробормотал Капитан сквозь сон, но тут же вскочил. — Что случилось?
— Янушка… — простонала Штефанская.
Ткань легкого сна быстро порвалась. Вацлав сел на своей постели. До сих пор Вацлав никогда не слыхал, чтобы эта женщина называла так мужа.
— Вероятно, обмывал, — зевнул Капитан и опять лег.
В этот миг вспыхнул яркий свет. В дверях стояла Ирена. Она с удивлением посмотрела на новенькие часики — они показывали три часа.
— Почему не спите? — спросила она.
— Не может он валяться пьяным два дня и две ночи, — всхлипнула полька и, заслонив рукой больные глаза от яркого света, ощупью нашла руку девушки. Ирена тут же высвободила руку.
— Возможно, что он от вас уехал. Я бы этому не удивилась. — Ирена приподняла бровки. — Советую вам иногда мыться. — И она отворотила носик.
Забыв о бедной женщине, Ирена легким упругим шагом пошла в свой угол, мурлыча какую-то песенку. Краска на ее губах была размазана, на лице отражались какие-то приятные переживания.
— Последнюю ночку я здесь, мои милые. — Она вдруг обернулась и сделала эффектный жест.
Капитан и Вацлав удивленно посмотрели на нее. Она рассмеялась.
— Пока буду недалеко, только у ворот. Не бойтесь, останемся друзьями. «Фри Юроп»[153] — буду служить там. — И она шутя отдала честь. Потом сняла платье и надела яркий новый халат. — Наконец-то у меня опять будет постель, пуховое одеяло и ни единого клопа! — Она зевнула, зажмурила красивые глаза и томно потянулась.
— Янушка от меня… уехал… в Канаду… — вдруг запричитала Штефанская. Слезы ручейком текли из ее глаз, она трясущимися руками схватилась за голову и заскулила, как побитая собака.
— Какая чепуха! Погасите свет, мы хотим спать! — прикрикнул Капитан.
Женщина тут же умолкла и погасила свет, однако долго еще в темноте металась по комнате, шлепая босыми ногами по полу, натыкаясь на скамейки.
— Мы хотим спать, говорю вам! — Капитан повысил голос.
Штефанская опустилась на колени у своих нар, судорожно сложила ладони и долго молилась. Ее шепот постепенно усиливался, наконец она стала молиться вполголоса.
— Бросьте, ради бога! — сказал измученный Капитан. Он яростно чиркнул спичкой и закурил. Тусклый огонек, осветивший комнату, вскоре погас, но в темноте резко замаячил красный кружочек горящей сигареты. — Праздновал он, напился на радостях, посадили его на день, вот и все.